Много лет и с переменным успехом литераторы убеждали нас в том, что нет на свете людей более друг от друга отличающихся, нежели обитатели города и деревни. Роман Дмитриева, опередивший в шорт-листе «Русского Букера - 2012» произведения таких мощных авторов как Прилепин и Лимонов, одним своим названием вызывает закономерный вопрос: если проблемы и типажи остались теми же, что и полвека назад, если декорации тоже не особенно поменялись, как тогда возможно рассказать здесь о чем-то новом и при этом удержаться от неприличной для серьезного писателя игры «найди 10 отличий»?
Картина русской деревни, которую автор предлагает своим преимущественно городским читателям, вряд ли способна чем-то удивить – все то же глухое отсутствие перспектив с отчетливым запахом самогона плюс крутые нравы и домотканое простодушие её обитателей; ко всему этому нас давно приучили постперестроечная литература и федеральное телевидение. По безвременно почившим здесь устраиваются этнографические заплачки, глава поселковой администрации командует бригадой «черных лесорубов», да и в принципе «нет вокруг ни одного мужчины, как среди мертвых, так и среди живых, не побывавшего в тюрьме». Главный же герой, единственный непьющий и работящий мужик в округе по фамилии Панюков (и с символичным именем Абакум), настолько суров, что не имеет в своем хозяйстве ни бани, ни туалета – нужду справлять ходит к коровам в хлев, а мыться – к соседке за несколько километров от хаты. Во всё это поголовное пьянство и мракобесие, когда врач районной больницы советует лечить экзему иконами, так легко поверить, что это заставляет насторожиться: вырезать литературные лубки – занятие нехитрое, но был бы в этом смысл.
Впрочем, мир большого города здесь столь же каноничен – безразмерная Москва, населенная наркоманами, гастарбайтерами и бизнесменами на «хаммерах»; сюда бежит в поисках легкого заработка полуграмотная лимита, здесь престарелые интеллектуалы потягивают пивко за рассуждениями о судьбах родины, а в школьном спортзале мальчишки избивают одноклассника, отказывающегося глотать за компанию «колеса». Из этой самой Москвы в деревню родители командируют девятнадцатилетнего Геру, неудавшегося студента, который должен в глуши пересидеть осенний призыв. Парень приезжает с ноутбуком, бутылкой виски и головой, набитой любовными переживаниями, и поселяется в доме неразговорчивого Панюкова. Между ними нет и не может возникнуть не только понимания, но и какого-то продуктивного взаимодействия.
Шли быстро. Выйдя из Сагачей, Панюков остановился и обернулся:
– Сейчас не видно, а красивая была деревня.
– Наверное, – ответил Гера и тоже обернулся. Крыши домов плыли в тумане, тонули в нем и выныривали снова…
– Здесь жили люди, – сказал Панюков.
– Уехали? – спросил Гера вежливо.
Панюков ответил:
– Уехали те, кто еще оставался. А остальные… Ты хоть книжечки священные читаешь?.. Помнишь, как написано? Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его. Иуда родил Фареса и Зару…. Если о нас когда-нибудь напишут священное писание, там будет так написано: Иван споил Ерему, Ерема споил Фому, Фома споил Никиту и братьев его. Михаил споил Василия, Василий, тот – Елену, а уж Елена – та споила всех остальных…. На этом наше священное писание закончится, потому что писать его будет больше некому и не о ком.
Поскольку событийное поле романа крайне разрежено, а смысловое – в известной мере скупо, недостающие элементы приходится домысливать читателю, благо автор предоставил нам богатое пространство для аналогий. Постепенно выясняется, что эти крайне непохожие друг на друга люди, тем не менее, являются чуть ли не отражениями друг друга. Оба они крайне инерционны: так, Гера, увлеченный мечтаниями о своей пассии, которая значительно его старше, заваливает сессию и оказывается отчислен из университета; потенциально неглупый парень, он слабохарактерен и совершенно чужд критического мышления, способен лишь целыми днями болтаться по окрестностям, а вечерами болтать в своем дневнике (с символическим прозвищем «трепотня», кстати), периодически стирая написанное.
Так же и Панюков, который много лет безответно влюблен в одну девушку, из сентиментальных побуждений никак не может починить упавшую изгородь. По соображениям сюжетного характера девушка предпочитает ему местного ветеринара-алкоголика и постепенно спивается, за чем умный, обходительный, но совершенно пассивный Панюков просто наблюдает, ожидая чего-то, что не в силах сформулировать. Вершина этой пассивности является вершиной в прямом смысле слова – четвертый телевизор в его хате стоит на трех своих старых предшественниках, поэтому смотреть на экран можно лишь задрав голову или лежа на спине. Оба героя – типичные созерцатели жизни, и вот сейчас Дмитриев предлагает им взглянуть друг другу в глаза, потому что ведь крайне любопытно, что может отразиться в двух зеркалах, поставленных напротив.
В финале романа назревает ожидаемая и вполне логичная рокировка – минимальный импульс жизненной энергии, который рождается из их взаимодействий, обязан подтолкнуть и засидевшегося Панюкова, и бесцельно двигающегося Геру к тому, чтобы что-то в своей жизни, наконец, сделать. Подбираясь вместе с героями к этой концовке, понимаешь, что, собственно, название романа не означает ничего, и это тоже символично – пропитанная скукой и мечтаниями жизнь без настоящих событий одинакова для каждого из жителей этой страны, к какой бы страте они не относились. Это, наверное, самая страшная и самая важная находка Дмитриева.
Евгений Мельников
