Лето перемахнуло через экватор, самые хитрые уже успели удрать в отпуска, вернуться и приготовиться сбежать снова. Однако прежде — чтобы вдруг не притормозили у трапа самолета — надо отдать долги, в том числе и театральные; тем паче, что даже в сонном, жарком, красноярском июле интересные события все равно случались.
Разговариваем с подругой. «Театр на крыше, — говорю я. — замечательная штука, но такая ведь очевидная. Мне кажется, это я должен был её придумать. Согласна?». «Согласна, — отвечает подруга, которая к театру тоже очень даже причастна. — Я так про себя тоже все время говорю». Нет на свете вещи забавнее, чем зависть, а Валерии Березкиной и Ко, конечно, можно только завидовать — и неудивительно, что поток людей на крышу торгового центра близ Енисея не иссякает. Там даже бывают девицы в коктейльных платьях на шпильках, а таких в театрах я видел лишь пару раз на каком-нибудь «Очень женатом таксисте» или «Казанове». Забавно проводить параллели между этой площадкой и Домом актера — при некоторой разнице в контингенте, обе они предлагают не слишком эстетически искушенной аудитории антрепризные проекты увеселительного характера; по сути, продвигают театральное искусство эффективнее, нежели традиционные театры. О качестве этого искусства можно спорить (хотя, думается, все и так очевидно), но попадается и такое, о чем нельзя не поговорить.
Например, о сторителлинге — как о вещи, которая в диковинку не только для красноярской, но и в целом для российской публики. Сторителлинг (слово ужасающее и, вероятно, в скором времени противозаконное) — это искусство пересказывать истории, сочетая в одном выступлении литературный сюжет, личный опыт рассказчика и мастерство артиста; этакий многослойный стенд-ап, необязательно комический, но непременно снятый с подмосток и поставленный нос к носу со зрительным залом. Недавно в Новосибирске прошла лаборатория по сторителлингу, которую проводила Елена Новикова — создатель единственного российского репертуарного спектакля такого рода («Песни о Силе» в Московском драматическом театре им. А. С. Пушкина. Вернувшиеся оттуда артисты драмтеатра им. Пушкина соорудили под водительством актера «Практики» Виталия Щанникова собственную постановку «Шекспир. Экспресс», которую и презентовали в Театре на крыше недели две назад.
Зрелище получилось странное. Пересказывая на свой лад известные истории, актеры выбирали самые разные речевые стратегии — кто-то пытался представиться зрителю своим в доску, кто-то косил под фрика, как Станислав Линецкий, выдумавший отстраненно-мизантропичного Гамлета из будущего, где мир захватили китайцы. Звучало много шутливых банальностей. Показалось, что лучше всего дебют в новом жанре удался Асе Малевановой, которая удачно повесила шекспировский монолог на смешную повесть о детских страхах, и Владимиру Пузанову — он рассказал «Укрощение строптивой» так, что люди натурально рыдали от смеха. Если Малеванова пленяла нарочито дурашливой игривостью, выступая как бы стеснительной дилетанткой, то Пузанов показал, как может развернуться в сторителлинге большой и одаренный артист. Между этими же двумя фигурами уместилась целая теплотрасса скуки. Оказывается, если не смешно, то уже почти скучно; если жизненный опыт сводится к предсказуемым формулировкам, то скучно тоже; если актер увлекается собственно актерством, то скучно неимоверно.
Может, сторителлинг это и не жанр вовсе, а просто режиссерская методика, при помощи которой хорошо раскачивать из привычных амплуа артистов как молочные зубы? Первый из вопросов, который я потом задал Щанникову — имеет ли смысл вообще это словечко? Вот что он мне отвечал:
«Безусловно, это самостоятельный жанр, причем, если поковыряться, то это совершенно русская традиция. В нашей крови ведь рассказывать истории, травить байки, анекдоты. В армии или в тюрьме есть так называемые „гонщики“, которые разгоняют истории; вот и мы этим занимаемся. Мама дочери сказку на ночь рассказывает — и, пересказывая или сочиняя её на ходу, не может не вложить в повествование своего опыта, своих переживаний. Как она это завуалирует — уже другой вопрос, и вот тут-то и появляется собственно искусство рассказывания историй. К слову, сторителлинг теперь становится модным явлением, используется, в том числе, в бизнесе, потому что любой товар не продать, если у него нет истории».
И еще. «Артисту трудно переключаться. В сторителлинге нет ни грима, ни костюма, ни „четвертой стены“, ни выстроенного света. Есть только я, мой голос и моя фантазия — и мои умения, конечно. Образ какой-то присутствует, потому что в любой истории надо постараться отыскать персонажей. Иногда я просто повествую ход истории, иногда „впрыгиваю“ в каких-то персонажей и говорю от их имени, а есть еще какие-то размышления, которые я говорю конкретно от себя как актер. Артист должен быть суперсинтетическим, он должен уметь все, а, самое главное, не бояться все это транслировать и разговаривать с публикой».
На вопрос, каков срок полураспада таких проектов, Щанников ответить затруднился; думается, что некие элементы театральности, входя в созданные при помощи сторителлинга постановки, должны их отягощать ненужными смыслами и эффектами; тогда технология точно становится лишь приемом для осуществления режиссерского замысла, а не явлением, ценным самим по себе. Недаром, по словам Щанникова, у истоков западной традиции сторителлинга ирландские фестивали, когда люди собирались на площади петь, танцевать и рассказывать истории. «Это приравнивалось к молитве, потому что нельзя было прерывать рассказчика, он в этот момент как бы подключался к своим предкам и передавал слушателям их опыт», — говорил артист. Здорово было бы увидеть нечто подобное в одном из красноярских скверов или на оживленной улице — тогда интерес не ограниченных уютными креслами зрителей лучше всего показал бы, насколько рассказчик искусен. Пока же судить об этом явлении толком не получается.
