Подступающая осенняя тоска оказала благотворное воздействие на театральный энтузиазм красноярской публики. Трехдневные гастроли омичей выбили восемьдесят из ста очков аншлаговой мишени, и потому трагический простак-рогоносец Отелло точно мог не чувствовать себя одиноким на подмостках правобережного ТЮЗа. Рогов визитеры из западной Сибири, правда, никому не наставили, но тех, кто ожидал от происходящего старой доброй классики, жестоко — и ожидаемо — обманули.
«Отелло» — дебютная постановка Владимира Золотаря в должности художественного руководителя театра; естественно, что требовалось произвести впечатление на аборигенов, и потому любые представления об умеренности были отброшены. Спектакль насыщен артистами и декорациями, эклектичной музыкой — в том числе, в исполнении харизматического живого оркестра, маршевыми танцами, а также экзерсисами из области постдраматического театра. Здесь в буквальном смысле играют с водой, огнем и медными трубами, охотно демонстрируют красивые женские щиколотки, предаются алкогольным возлияниям. Исходя из этого, спектакль должен был стать идеальной вещью для гастролей, если бы не потрясающее отсутствие того, что мы понимаем (или подразумеваем) под шекспировским духом — высокого, изысканного трагизма в системе классических координат.
Спектакль изрядно осовременен: итальянские дожи здесь носят пиджаки, солдаты — кирзовые сапоги и шинели, а действие происходит будто бы на задворках покосившейся, полузатопленной армейской казармы с дозорной вышкой неподалеку. Противостояние Отелло и Яго подается как мальчишеское соперничество, перекочевавшее во взрослую жизнь; тот, кто сильнее и удачливее, будет повержен хитростью и коварством, вчерашний ябедник не будет чураться ни подлога, ни убийства — тем более, на войне, где от давнего товарища по оружию не ждешь предательства.
Отелло, этакий «настоящий полковник» в белоснежном пиджаке, вышибающий из подчиненных дух приветственным ударом по плечу и говорящий скупыми скороговорками, очевидным образом претендует на звание человека-глыбы. Сергей Дряхлов оснащает его повадками наивного медведя — пытаясь дознаться правды, он загребает человека своими лапами и притягивает к себе, чтобы заглянуть глаза в глаза и чего-то там увидеть. Приручить такого медведя удается Дездемоне (в постановке — милое, но ординарное сюжетное обстоятельство), а раздрессировать и натравить на людей — завистливому Яго.
Яго в исполнении Тимофея Грекова — это мелкий бес, зловредный пакостник, чьи успехи объясняются лишь исключительным простодушием окружающих. Он лебезит и заискивает, крутит хвостом перед мавром и жизнерадостно хамит его женушке, одновременно сочиняя интригу, и при этом руководствуется вовсе не какой-то темной страстью — нет, множеством повседневных обид, проговариваемых нарочито походя. То, что мавританская скала повержена эгоцентричной пиявкой, вызывает брезгливое раздражение, тем паче что режиссер всячески умельчает Яго, заставляя того, среди прочего, с упоением снимать наиболее драматические сцены крушения соперника на видеокамеру подобно гротескному садисту. И как тут не вспомнить другого «Отелло» в постановке Романа Феодори (между прочим, дружного с Золотарем), которого нынешний вожак Красноярского ТЮЗа соорудил в Канске — и где ещё не сгинувший в антрепризной пучине Андрей Пашнин скушал всех остальных артистов половиной пластиковой вилки?
Пока мавр-медведь медленно, но неотвратимо вкатывается в роковой обман, зрителям предлагается наблюдать за распиханной всюду символикой, которой в спектакле в преизбытке — персонажи многозначительно разуваются и не менее многозначительно хлюпают по лужам, пускают бумажные самолетики, то и дело меняют свое облачение. Миниатюрные детали съеживают подчеркнуто бытовой конфликт настолько, что в нём вовсе не остается места пафосу — и даже сцена, в которой долго, старательно, неоднократно и, кажется, под танго, душат Дездемону, вызывает только неуверенный усталый смех. Право, как же здорово удалось Шекспиру романтизировать сцену из криминальной хроники!..
фото: Екатерина Ибрагимова
