«Преступление и наказание» московского режиссера Александра Огарева отчасти выправляет баланс — это эффектное и талантливое прочтение великого романа.
В сценографии спектакля отражен ответ на знаменитый вопрос: видит ли преступник мир как-то по-особенному? Всё начинается с убийства старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы — нарочито неторопливой, реалистичной и даже дотошной, когда Раскольников больше минуты старательно отмывает от крови свой знаменитый топор. Но потом душевные муки постепенно затягивают его, а следом и зрителя в завораживающую, потрясающе красивую фантасмагорию, где персонажи окружены зеркальными поверхностями, под ногами — песок, а среди живых людей прогуливаются призраки невинно убиенных и антропоморфные птицы.
От надменной убежденности в правоте своей теории о людях «высших» и «низших» убийца приходит к утрате ориентиров и частичному помрачению рассудка. При этом Станислав Линецкий в роли Раскольникова предстает не темным гением, а человеком, в общем-то, обычным, но необратимо испорченным манией величия.
Линецкий играет остро и самозабвенно, в отчаянных попытках Раскольникова спрятать боль и неуверенность за дерзостью, доходящей порой до бесовского фиглярства, есть нечто завораживающе поэтическое.
В особенной степени слабость его позиции проявляется рядом с Соней Мармеладовой — наивной, почти блаженной, но при этом убедительно телесной. Анастасия Малеванова предстает в этом образе одновременно и хрупкой, и торжественной, и суровой. Наконец, лукавый Порфирий Петрович Бориса Плоских — тоже примечательный персонаж, который не вполне совпадает с привычной по школьным учебникам трактовкой. Внешне обходительный и обманчиво мягкий, он совершенно равнодушен к терзаниям Раскольникова, которые занимают его единственно в ключе изобличения одного из тех самых, возомнивших себя «высшими» и потому опасных для общества людей.
Отчасти в укор Огареву можно поставить то, что он пренебрегает фабулой в угоду зрелищности. Сознательно или нет, отечественные режиссеры преувеличивают степень знакомства зрителей с известными со школьной скамьи сюжетами.
В спектакле остались только две линии, обе связаны конкретно с Раскольниковым — это противостояние с Порфирием Петровичем и дуэт с Сонечкой, да ключевая метафора воскресшего Лазаря. Между ними, точно анекдот, в какой-то момент мелькает диалог Лужина и Лебезятникова о коммуне — яркий, осмысленный с точки зрения постановки, динамичный, но совершенно выключенный из контекста.
Другая проблема заключается в том, что оригинальный текст не адаптирован к сценическим реалиям — это заставляет сомневаться в наличии инсценировки как таковой. Пышная речь эпохи Достоевского приятна на слух, но оборачивается необязательными длиннотами в тех эпизодах, где ее слишком много.
Фото: Андрей Агафонов
