Вчера в российском кино стало одной Величиной меньше — на 75-м году жизни в больнице скончался Алексей Герман-старший.
За вчера о нём было сказано очень много всякого — умного, глубокого, аналитического, эмоционального; объяснялся его кинематографический гений и вспоминались байки со съемок, вспоминались его фильмы и обсуждался его тяжелый характер. Не хочется ни за кем повторять (тем более что многие высказывания были сформулированы куда лучше и точнее, чем у меня когда-нибудь получится), а хочется сказать вот о чём. Герман был один из всё уменьшающегося количества режиссёров, что пытаются довести кино до такого кинематографического абсолюта, выразить в нём всё, что хочется сказать, исключительно уникальными кинематографическими средствами.
Его фильмы — это во многом такие памятники тому, насколько кино может быть непостижимым, бесконечно насыщенным. Понятно, это стремление превращало просмотр его фильмов в не самое лёгкое на свете занятие — я до сих пор помню первый просмотр «Хрусталёв, машину!» в кинотеатре, и я до сих пор не уверен, что когда-нибудь найду в себе силы этот фильм пересмотреть. Но, чёрт — кино как форма искусства без Германа и его головокружительного, сложного, невозможного подхода точно обеднело. Говорят, что его «Историю арканарской резни», бесконечный его долгострой, собрался закончить сын. Что ж — радостно, что мы всё-таки увидим этот фильм, в каком бы то ни было виде. Но, при всём уважении к Алексею Алексеевичу — того, германовского фильма уже, наверное, не получится.
