Были еще такие в России Барклай, Милорадович, Толстой (изучи национальность), Пушкин и еще тысячи и тысячи. Вы там на митинге http://www.youtube.com/watch?v=OPpUVNng1LM на стариков орали?
Успение Утешений никаких нет, кроме разве мысли о том, что Успенский в раю 13.12.2014 Михаил Успенский
Михаил Успенский умер во сне, как и полагается праведникам. Было ему 64 года. В последнее время он часто говорил, что долго жить не собирается и к этому не стремится. Он был очень большим писателем и, вероятно, самым русским человеком, которого я знал: редкостно умным, гениально одаренным, сильным, при этом неуклюжим и по-детски беспомощным во всем, что было ему неинтересно, и стремительным, зорким, неоспоримо профессиональным во всем, что любил и умел. А умел он сочинять, играть со словом, выдумывать чудеса, сюжеты, фантастические обстоятельства, хотя называть его только фантастом я бы не стал. Узко это и даже, пожалуй, унизительно. Разве не Успенский написал лучшую прозу на русском языке за последние годы — самую изобретательную, цветастую, смешную, динамичную, богатую? Разве не ушли в фольклор шутки из трилогии о Жихаре — романов «Там, где нас нет», «Время оно» и «Кого за смертью посылать»? Разве не разлетелся на парольные цитаты их с Андреем Лазарчуком роман «Посмотри в глаза чудовищ» — наш ответ «Маятнику Фуко», решительно переросший свою пародийную задачу и вырвавшийся за рамки беллетристики? Все, за что брался Успенский, будь то детская популяризаторская книжка, новый текст для «Истории солдата» Стравинского или инсценировка «Кандида» для МХТ, — последнее, над чем он работал, — это поражало прежде всего избытком его сил, выходом за рамки любых прагматических задач. Успенский был из тех, кто вместо копейки ставит рубль, потому что копеек у него нет. Он писал тяжело, хотя его книги производят впечатление фонтанной, ослепительной легкости, почти игры: тяжело не потому, что был тугодумом или перфекционистом (они обычно зануды, не чуждые самолюбованию), а потому, что ему не так-то легко было привести себя в состояние блаженной беззаботности, когда все делается само. Успенскому принадлежит блестящая догадка о том, что реализм — надолго задержавшаяся литературная мода, довольно уродливая, и что реванш сказки неизбежен. «В старину рыбаки, уходя в долгое плаванье, брали с собой бахаря, чтобы рассказывал сказки. Представляю, что бы они с ним сделали, если б он начал им рассказывать про их тяжкую лолю да про то, как деспот пирует в роскошном дворце!». Успенский полагал, что искусство лолжно быть праздником, и празднично все, что им написано: «Дорогой товарищ король», «Чугунный всадник», даже мрачнейший из его романов «Райская машина», эпиграфом к которой он взял гриновские слова «Черную игрушку сделал я, Ассоль». В этом романе сказаны страшные слова о том, что фашизм — нормальное состояние человечества. Не было в последнее время более точного изображения нынешней России, с упоением устремившейся назад и вниз. Но и в этой книге Успенский неутомимо насыщает текст фирменными своими шуточками, играя с речью, как с ручным зверем: после Шергина и Коваля никто не чувствовал стихию русской прозы так точно и любовно, никто так не купался в русском языке, не жонглировал цитатами и не каламбурил. Последние две его книжки — «Богатыристика Кости Жихарева» и его же «Алхимистика» — смешны, как «Янки при дворе короля Артура», хотя Успенский и жаловался постоянно на усталость и апатию: страшно подумать, чего ему стоило учить детей уму-разуму и добру, когда все вокруг свидетельствовало о бессмысленности и обреченности этого занятия. А писал он все равно празднично и триумфально, потому что иначе не умел. В последний год он особенно болезненно переживал раскол в дружной, всегда монолитной среде фантастов. Об этом — последняя его статья «Гибель эскадры», которую он в августе напечатал в «Новой» и которая всех впечатлила, но никого, конечно, не убедила. Расколоть с помощью Крыма, как оказалось, можно любое сообщество, хоть бы и самое сплоченное. Сероводород эпохи был для Успенского особенно удушлив, потому что мало кто так любил своих друзей, как он, мало кто так был настроен на артельную работу, застолье и всякого рода общение. Никто так не бросался помогать, как Успенский, никто не умел так утешать, отвлекать, заговаривать боль, — и разрыв с друзьями, расхождение с ними по искусственным, идиотским, в сущности, причинам были для него невыносимы вдвойне. Обычно мы с ним каждое лето ездили в Крым, где он молодел и где все его любили, — в этом году поехали в Черногорию, где все было не то и где он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но и ворчливый, и сердитый Успенский был прекрасен — он по-прежнему импровизировал и сочинял на ходу, и начал писать повесть «Позывной «Десперадо», про тяжело заболевшего писателя своего поколения, который поехал воевать за Новороссию, чтобы вместо мучительной смерти найти там быструю; повесть была ему ясна до мельчайших деталей, но осенью он вдруг решительно ее бросил. — Количество зла в мире сейчас умножать не следует, — сказал он. Потому что вещь была бы злая, и последние свои месяцы Успенский прожил — чего уж там — в отчаянии. Мне очень горько, что он не дожил до конца этого стыдного периода отечественной истории, когда разные сомнительные типы учили его Родину любить, а он и сам это умел как никто, и никого не обучал, кстати. И мне даже кажется — может, это просто первый порыв горя, — что его забрали заблаговременно, дабы он не увидел самого страшного и не усомнился во всем, что любил. Я пишу не для того, чтобы дать выход горю или примазаться к его славе: Успенский в моих похвалах не нуждается, его Стругацкие и Аксенов называли наследником, лучшим представителем поколения, что к этому добавить? Когда он пошел на знаменитую писательскую прогулку — я видел, как на подпись к нему несли зачитанные-перечитанные, рассыпающиеся в руках экземпляры «Там, где нас нет» или «Гиперборейской чумы»: нет для писателя большего счастья, чем видеть свою книгу потрепанной, передаваемой из рук в руки. Я просто хочу, чтобы хоть смерть Успенского — раз у него живого не получилось — сплотила цех и заставила оглянуться, одуматься, что ли. Вспомнить, какими мы были и каким он был. И, естественно, если кто не читал до сих пор его книг с кислородом живой русской речи и милосердной, роскошной выдумки, — пусть хоть теперь прочтут: сочинения Успенского действуют и на самое черствое сердце, и нам, сегодняшним, они напомнят о возможности другого мира. Этот мир нам доступен, но мы его упорно топчем, смешиваем с грязью, стараемся не замечать, как хрустят в грязи его сверкающие осколки. Успенскому повезло — у него был прекрасный друг-соавтор Андрей Лазарчук, вместе с которым — и с его женой Ирой Андронати — они сочиняли особенно успешно и радостно. У него была красавица-жена, красноярская журналистка Нелли Радкевич, благодаря которой он, пожалуй, и вышел из кризиса середины жизни. У него были друзья, дочь, внуки, которые его обожали, и дело, в котором ему не было равных. Этим людям сейчас тяжелей всего, а делу его жизни нанесен такой удар, какого не было со времен смерти Бориса Натановича. Утешений никаких нет, кроме разве мысли о том, что Успенский в раю. Смерть ведь и есть райская машина, возвращающая райскую птицу туда, откуда она к нам залетела. А вообще отличная была жизнь, вопреки безденежью, сибирскому холоду и отодвинутости от литературного мейнстрима. Как сказал он мне после одной крутой литературной вечеринки: «Отличный вечер был! Стихи почитали, выпили, подрались — все как положено" Дмитрий Быков.
Трагедия ухода из жизни нравственного человека и вдумчивого мыслителя-писателя - превращена в фарс. Из-за цинично-глупого текста несмышлёныша из ньюслаба. Ведь именно клешки (один из которых - самый толстый и типа важный - поспешил сообщить в социальных сетях свою радость от смерти Успенского) , именно такие, как Клешко и им одурманенные цинизмом и враньём мальчишки и не давали свободно жить и надеяться Михаилу Глебовчиу -
Очень, очень жаль. Великолепный писатель, исключительно острый и "вкусный" литературный язык, потрясающее чувство юмора. Соболезнования вдове, друзьям.
Кто сказал, что страна кончилась? Твои хозяева, ты за них на выборах всех привычно оскорбил за бабло. Сколько платят за мерзости? Ты, кроме методичек, что читал в жизни? Прости Михаил.
А что, чтоб быть образованным, обязательно нужно фантастов знать???? Удивили! Первый раз такую ересь слышу! Первый раз о таком писателе слышу и дикой неловкости от этого не испытываю. Широко известен в узких кругах. И совсем нет печали в том, что я в эти узкие круги не вхожу. Карла Чапека, что, все читали и знают? Хотя мастер покраше будет!
Вы там на митинге
http://www.youtube.com/watch?v=OPpUVNng1LM
на стариков орали?
Утешений никаких нет, кроме разве мысли о том, что Успенский в раю
13.12.2014
Михаил Успенский
Михаил Успенский умер во сне, как и полагается праведникам. Было ему 64 года. В последнее время он часто говорил, что долго жить не собирается и к этому не стремится.
Он был очень большим писателем и, вероятно, самым русским человеком, которого я знал: редкостно умным, гениально одаренным, сильным, при этом неуклюжим и по-детски беспомощным во всем, что было ему неинтересно, и стремительным, зорким, неоспоримо профессиональным во всем, что любил и умел. А умел он сочинять, играть со словом, выдумывать чудеса, сюжеты, фантастические обстоятельства, хотя называть его только фантастом я бы не стал. Узко это и даже, пожалуй, унизительно. Разве не Успенский написал лучшую прозу на русском языке за последние годы — самую изобретательную, цветастую, смешную, динамичную, богатую? Разве не ушли в фольклор шутки из трилогии о Жихаре — романов «Там, где нас нет», «Время оно» и «Кого за смертью посылать»? Разве не разлетелся на парольные цитаты их с Андреем Лазарчуком роман «Посмотри в глаза чудовищ» — наш ответ «Маятнику Фуко», решительно переросший свою пародийную задачу и вырвавшийся за рамки беллетристики? Все, за что брался Успенский, будь то детская популяризаторская книжка, новый текст для «Истории солдата» Стравинского или инсценировка «Кандида» для МХТ, — последнее, над чем он работал, — это поражало прежде всего избытком его сил, выходом за рамки любых прагматических задач. Успенский был из тех, кто вместо копейки ставит рубль, потому что копеек у него нет.
Он писал тяжело, хотя его книги производят впечатление фонтанной, ослепительной легкости, почти игры: тяжело не потому, что был тугодумом или перфекционистом (они обычно зануды, не чуждые самолюбованию), а потому, что ему не так-то легко было привести себя в состояние блаженной беззаботности, когда все делается само. Успенскому принадлежит блестящая догадка о том, что реализм — надолго задержавшаяся литературная мода, довольно уродливая, и что реванш сказки неизбежен. «В старину рыбаки, уходя в долгое плаванье, брали с собой бахаря, чтобы рассказывал сказки. Представляю, что бы они с ним сделали, если б он начал им рассказывать про их тяжкую лолю да про то, как деспот пирует в роскошном дворце!». Успенский полагал, что искусство лолжно быть праздником, и празднично все, что им написано: «Дорогой товарищ король», «Чугунный всадник», даже мрачнейший из его романов «Райская машина», эпиграфом к которой он взял гриновские слова «Черную игрушку сделал я, Ассоль». В этом романе сказаны страшные слова о том, что фашизм — нормальное состояние человечества. Не было в последнее время более точного изображения нынешней России, с упоением устремившейся назад и вниз. Но и в этой книге Успенский неутомимо насыщает текст фирменными своими шуточками, играя с речью, как с ручным зверем: после Шергина и Коваля никто не чувствовал стихию русской прозы так точно и любовно, никто так не купался в русском языке, не жонглировал цитатами и не каламбурил. Последние две его книжки — «Богатыристика Кости Жихарева» и его же «Алхимистика» — смешны, как «Янки при дворе короля Артура», хотя Успенский и жаловался постоянно на усталость и апатию: страшно подумать, чего ему стоило учить детей уму-разуму и добру, когда все вокруг свидетельствовало о бессмысленности и обреченности этого занятия. А писал он все равно празднично и триумфально, потому что иначе не умел.
В последний год он особенно болезненно переживал раскол в дружной, всегда монолитной среде фантастов. Об этом — последняя его статья «Гибель эскадры», которую он в августе напечатал в «Новой» и которая всех впечатлила, но никого, конечно, не убедила. Расколоть с помощью Крыма, как оказалось, можно любое сообщество, хоть бы и самое сплоченное. Сероводород эпохи был для Успенского особенно удушлив, потому что мало кто так любил своих друзей, как он, мало кто так был настроен на артельную работу, застолье и всякого рода общение. Никто так не бросался помогать, как Успенский, никто не умел так утешать, отвлекать, заговаривать боль, — и разрыв с друзьями, расхождение с ними по искусственным, идиотским, в сущности, причинам были для него невыносимы вдвойне. Обычно мы с ним каждое лето ездили в Крым, где он молодел и где все его любили, — в этом году поехали в Черногорию, где все было не то и где он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но и ворчливый, и сердитый Успенский был прекрасен — он по-прежнему импровизировал и сочинял на ходу, и начал писать повесть «Позывной «Десперадо», про тяжело заболевшего писателя своего поколения, который поехал воевать за Новороссию, чтобы вместо мучительной смерти найти там быструю; повесть была ему ясна до мельчайших деталей, но осенью он вдруг решительно ее бросил.
— Количество зла в мире сейчас умножать не следует, — сказал он. Потому что вещь была бы злая, и последние свои месяцы Успенский прожил — чего уж там — в отчаянии. Мне очень горько, что он не дожил до конца этого стыдного периода отечественной истории, когда разные сомнительные типы учили его Родину любить, а он и сам это умел как никто, и никого не обучал, кстати. И мне даже кажется — может, это просто первый порыв горя, — что его забрали заблаговременно, дабы он не увидел самого страшного и не усомнился во всем, что любил.
Я пишу не для того, чтобы дать выход горю или примазаться к его славе: Успенский в моих похвалах не нуждается, его Стругацкие и Аксенов называли наследником, лучшим представителем поколения, что к этому добавить? Когда он пошел на знаменитую писательскую прогулку — я видел, как на подпись к нему несли зачитанные-перечитанные, рассыпающиеся в руках экземпляры «Там, где нас нет» или «Гиперборейской чумы»: нет для писателя большего счастья, чем видеть свою книгу потрепанной, передаваемой из рук в руки. Я просто хочу, чтобы хоть смерть Успенского — раз у него живого не получилось — сплотила цех и заставила оглянуться, одуматься, что ли. Вспомнить, какими мы были и каким он был. И, естественно, если кто не читал до сих пор его книг с кислородом живой русской речи и милосердной, роскошной выдумки, — пусть хоть теперь прочтут: сочинения Успенского действуют и на самое черствое сердце, и нам, сегодняшним, они напомнят о возможности другого мира. Этот мир нам доступен, но мы его упорно топчем, смешиваем с грязью, стараемся не замечать, как хрустят в грязи его сверкающие осколки.
Успенскому повезло — у него был прекрасный друг-соавтор Андрей Лазарчук, вместе с которым — и с его женой Ирой Андронати — они сочиняли особенно успешно и радостно. У него была красавица-жена, красноярская журналистка Нелли Радкевич, благодаря которой он, пожалуй, и вышел из кризиса середины жизни. У него были друзья, дочь, внуки, которые его обожали, и дело, в котором ему не было равных. Этим людям сейчас тяжелей всего, а делу его жизни нанесен такой удар, какого не было со времен смерти Бориса Натановича. Утешений никаких нет, кроме разве мысли о том, что Успенский в раю. Смерть ведь и есть райская машина, возвращающая райскую птицу туда, откуда она к нам залетела.
А вообще отличная была жизнь, вопреки безденежью, сибирскому холоду и отодвинутости от литературного мейнстрима. Как сказал он мне после одной крутой литературной вечеринки: «Отличный вечер был! Стихи почитали, выпили, подрались — все как положено"
Дмитрий Быков.
Продолжения про Ухаря уже не будет...(((((((
Ведь именно клешки (один из которых - самый толстый и типа важный - поспешил сообщить в социальных сетях свою радость от смерти Успенского) , именно такие, как Клешко и им одурманенные цинизмом и враньём мальчишки и не давали свободно жить и надеяться Михаилу Глебовчиу -
Земля пухом...
Феноменально эрудированный, умница и добрый. Великолепный писатель с хорошим чистым русским языком, что редко сейчас...
RIP
Очень интересно писал.
Его продолжение "Парня из преисподней" Стругацких было прекрасно.
Прости Михаил.
Карла Чапека, что, все читали и знают? Хотя мастер покраше будет!