Почти неделя уже прошла, но отчего-то засел у меня в голове «Пролетный гусь» Марины Брусникиной и артистов МХТ, который в прошлую пятницу-субботу дважды собирал полный зал в правобережном ТЮЗе. Удивительное дело, поскольку большим почитателем творчества Виктора Петровича никогда не был, да и сама постановка — литературный театр в собственном соку, где артисты по очереди произносят прозаический текст, временами прихватывая публику за горло меланхолично-славянскими песнями. Однако здесь в бедности рождается потрясающее богатство — только не на сцене, а в зрителях, исходя из их воспитания, образования, умения и желания сострадать, истинного отношения к несправедливости и прочим вещам, которые, даже если их записать, все равно звучат слишком громко.
Видно, что спектакль появился на свет из студенческого эскиза: полупустая сцена с черным задником, скупое костюмирование, режиссерские решения приглушены — словом, все в пользу чистого говорения в лучших традициях современной драматургии, где ничто не должно отягощать восприятия текста. Но ведь текст-то, на первый взгляд, ой-ей насколько несовременен! Собственно «Пролетный гусь» — мрачная, свинцовая история о том, как честные и красивые молодые люди после войны оказались не нужны советскому государству; в эту повесть Астафьев вложил всю свою ненависть к погонам штабных офицеров, к партийным господам и пропагандистам соцстроительства, здесь Великая отечественная война прямым текстом названа впустую потраченным временем (любопытно, когда министерство культуры спохватится и начнет изымать книжки нашего земляка из библиотек). А «Бабушкин праздник» с его хмельной домотканнностью, с ликующей какофонией традиционного застолья — картинка из деревенской жизни, которую не каждый городской житель способен понять и оценить правильно.
Сидя в тюзовском зале в ожидании спектакля, я слушал староместных и новообретенных чиновников с их помпезно-проникновенными речами, а сам разглядывал словечко «лох», вырезанное на спинке стула впереди (издержки местного детско-юношеского репертуара). Отчего-то вспоминались всем известные слова о том, что писатель вовсе не желал, чтобы из него после смерти сделали объект поклонения. Ещё вспоминалась утренняя поездка с артистами в Овсянку к огромному черному обелиску на могиле Астафьева — и маленькие, мало кем замечаемые и потому иногда затаптываемые захоронения вокруг этого культового сооружения. Вспоминались слезы на глазах некоторых артистов, которые те не могли сдержать, слушая замечательные песни овсянкинских бабушек. Ксения Теплова потом, на сцене, тоже будет плакать, кстати — после какой-то очередной песни на праздничной попойке, где она изображает смущенную «городскую гостью», чуждую здешнему веселью, но отчаянно желающую его поддержать.
Так вот, не в диссонансе ли между нарочитым и искренним подлинная сила это спектакля?..
