В Красноярском Театре юного зрителя полным ходом идут репетиции будущей премьеры «Шкаф». Спектакль задуман специально к юбилею театра — в этом декабре ТЮЗ отметит 50-летие. Красноярский молодежный театр решил оглянуться назад и вспомнить всё: романтичные 60-е, тихие 70-е, бюрократичные 80-е, опасные 90-е. Как ДК им. Маяковского превратился в театр, через что в Красноярске пришлось пройти первой ленинградской труппе и к чему это все привело — разбиралась приглашенная из Москвы команда: Талгат Баталов, режиссер нашумевшего «Узбека» театра им. Йозефа Бойса и Театра.Doc, и драматург Марина Крапивина. О том, как идет работа над премьерой, закрытый показ которой состоялся на днях, рассказал Талгат Баталов.
Сразу вопрос: почему «Шкаф»?
В театре был шкаф, в котором был архив. И этот шкаф выбросили. Все, что от него осталось, лежит сейчас в архиве, в котором мы работали. С другой стороны, есть символическое значение — скелеты в шкафу — внутренняя жизнь театра, начиная с объяснительных и докладных, и заканчивая личными историями.
В пьесу вошли интервью с артистами и режиссерами, которые здесь работали, газетные публикации, рецензии с 1964 года и до наших дней, также много документов — обсуждения, заседания, докладные, объяснительные. Собирали материалы в театре, встречались с завлитом, с художниками Светланой Ставцевой, Ниной Внуковой, писателем Евгением Поповым, с Камой Гинкасом, переписывались с Николаем Кавиным.
По сути, сейчас пьеса — это обработанные в игровые сцены документы. Там нет никакого написанного сюжета, драматической коллизии. Каждый сюжет — это время. Есть просто 5 полок шкафа, каждая полка — десятилетие, 60-е, 70-е, 80-е, 90-е, плюс пролог и эпилог с нулевыми. Это постмодернистский текст — скорее, работа с документом, трансформацией языка, советской пьесы — там есть куски из пьес, которые шли в театре с 64-го года, «Продолжение легенды», например. В общем, это точно не сюжетная пьеса, в ней нет действующих лиц.
Сейчас есть представление, каким будет спектакль?
Это будет не совсем традиционный док. Весь текст трансформирован в пластику, в игровые сцены. Это современный театр с постдраматическими тенденциями. Есть часть, которая будет состоять исключительно из текста, титров, видео.
Для нас это сознательный эксперимент. Отследить такой большой период времени нам показалось глупым — садиться и писать традиционную ХСП (хорошо сделанную пьесу) — когда жизнь и реальность предлагает нам более интересные документы, факты. Факт всегда сильнее сочиненного. В методах работы мы ориентировались скорее на Сорокина. Я бы назвал это не пьесой, а текстом для театра. Все это мы будем тут же на репетициях переделывать, трансформировать, перерабатывать. Это все эксперимент.
Вы обнаружили какую-то уникальность тюзовской истории?
Вы знаете, прелесть Красноярского ТЮЗа как раз таки в его не уникальности. Все, что происходило в советское время с Таганкой — происходило только с Таганкой. Красноярский ТЮЗ отражает 50 лет страны намного сильнее — вся эта текучка, рутина, комсомольский бумагообмен, все эти заседания — в ТЮЗе это виднее. Потому что такие звездные театры и конфликты, как в Таганке, — это все-таки исключение. А в ТЮЗе как раз начиная с 70- х все симптомы советского периода налицо. В 60-е понятно — здесь были какие-то остатки оттепели, тем более, сюда приехали все питерцы, они ставили довольно яркую драматургию. Но все это закончилось на Гинкасе с Яновской в 1970-1972. На них уже начали закручивать гайки, как и во всей стране.
ТЮЗ очень четко отражал все тенденции, его развитие прямо пересекается с линией партии. Ведь почему нужно было срочно организовать детский театр? В 1963 году главный советский лозунг был «Покоряем Енисей!», строили Красноярскую и Саяно-Шушенскую ГЭС. Работали мужики, соответственно, к ним ехали женщины, так что появилась необходимость в детском театре. А это правый берег, здесь рабочий район, фабрики, заводы. Всех этих детей, которые скоро будут подрастать, надо окультуривать, иначе здесь будет бандитская окраина — что и случилось в 90-х.
Тем более, был указ Брянцева о том, что надо строить ТЮЗы по всей стране. Но дело в том, что всех питерцев обманули. Комсомольская организация, которая вызвала группу ленинградцев во главе со Штокбантом, — обещала молодежный театр. Поэтому на протяжении 10 лет тут существовал конфликт: ТЮЗ мы или не ТЮЗ. Они закончили питерский престижный вуз и не хотели играть горшечные спектакли. Им не дали жилье, как обещали, они жили в гостинице. Так что отток питерцев произошел довольно быстро. Через какое-то время открылась театральная академия, и стали появляться свои артисты.
Ситуация сегодня отличается?
Сегодня сильно все поменялось, нет советской власти и партийной организации. Атавизмы прошлого, конечно, присутствуют. Есть какие-то прекрасные вещи — условно говоря, традиция или устои. Но у каждого устоя есть обратная сторона: этот устой и есть застарелая проблема. Проблема репертуарного театра и репертуарной политики — в принципе проблема каждого театра в нашей стране.
Театральная ситуация сильно изменилась в мире и в стране, а административное устройство до сих пор то же. У нас до сих пор советская сетка категорий, званий, переработок, недоработок. Это же бред! Сейчас в июне стоит норматив — 30 спектаклей. Зачем они в Красноярске с пустыми залами? Но это норматив, который спускается сверху. Не факт, что придут люди, но вы должны сыграть.
В вашем спектакле есть участники реальной истории?
Да, многие артисты, которые давали нам интервью. В основном, это среднее поколение — Александр Черкасов, Елена Пономарева, Геннадий Стариков. Из совсем первого поколения осталось два артиста — Галина Елифантьева и Алексей Ушаков. Потом, может, будем добирать. У нас совершенно разновозрастной и разнокалиберный подбор артистов — все разные: есть те, кто давно работает в ТЮЗе, старшее поколение, приезжие артисты из Барнаула.
Сегодняшний ТЮЗ работает как репертуарный театр, Роман Феодори высказывается в его поддержку...
Репертуарный театр — это прекрасная вещь, проверенная. Но его устройство нужно пересматривать с точки зрения времени. У нас огромная страна, пока что-то происходит в одном конце, до другого дойдет через десять лет. То, что в ТЮЗе молодой главный режиссер, — большой плюс. Большинству худруков и директоров театра в России — 70, 80, 65 лет, люди в маразме, которые сидят еще со времен царя Гороха.
Я уверен, что правый берег Красноярска очень плохо ходит в ТЮЗ. Хорошо, что есть такие спектакли как «Подросток с правого берега». Я думаю, что театру предстоит работа с местным населением, так как сейчас сюда, в основном, ездит левый берег.
Чувствуется?
В целом, и по публике, и по контингенту. По общепиту всегда можно понять, кого обслуживает район. Здесь, в основном, столовые — понятно, что это рабочий район. Работа театра с районом — большая задача. Есть в Польше город Быдгощ — размером c наш Воронеж, они за 5 лет изменили облик и народ, поменяли атмосферу — сделали целую программу внедрения в город. Сделали спектакли, чтобы люди посмотрели на себя. Целый ряд событий для маленького городка.
Что изменит «Шкаф»?
Нам бы хотелось, чтобы это была терапия для ТЮЗа. 70% труппы работает в театре, не зная его истории, кроме как из Википедии — кто был и что ставил. Но надо же знать историю с точки зрения симптома — как ее обойти, чтобы снова не столкнуться. Это шанс к обнулению. Если на протяжении 50 лет происходили одни и те же вещи, то это повод задуматься, оглянуться и вспомнить. Может, кто-то что-то поймет про себя и про театр.
Учитывая ваши неклассические методы, определенного месседжа нет?
Нет, итоговый месседж есть. Спектакль про работу с памятью, анализ событий, который может менять жизнь. Тот же самый шкаф — в 90-е годы его подняли и вынесли на помойку, потому что места не было. Оборудовали гримерку, а шкаф, который годами собирали завлиты, выбросили на помойку. Вот оно, отношение к своей истории. Поэтому музей сейчас в театре сделан из всякой ерунды. Там нет ничего, что помогло бы тебе понять, что такое ТЮЗ.
На официальной премьере будет много людей, имеющих отношение к Красноярскому ТЮЗу, и наверняка будет реакция, так как «Шкаф» — это интерпретация их истории. Вы готовы к этой реакции?
Все фамилии мы изменили, оставили названия спектаклей. О ком-то можно догадаться, но мы обошли этические вещи. Зачем, мы же не желтая газета. Мы сделали образы собирательные — объединили их в одну историю.
Всегда есть сила факта и документа, мы с Мариной хорошо подготовлены и можем сослаться на реальный документ. Есть монтаж, естественно, какие-то вещи обобщены и доведены до симптома. По форме есть концептуалистские вещи, например, мы 80-е превратили в огромное заседание. Ничего яркого тогда не происходило, шел советский репертуар. Понятно, что были всесоюзные стройки.
В 90-е, условно говоря, — воровали, уносили все, что плохо лежит, и разрушали все связи, которые были установлены совком.
70-е — хвостик оттепели, а потом много текста, нам показалось, что это советская телепередача — театральная гостиная.
60-е — полное обнуление: пустое здание и живые артисты. Театр в Сибири в то время могли делать только сумасшедшие, это не то, что сейчас. Не горели фонари, не ходил транспорт, условия были более чем спартанские. Они сделали театр вопреки всему — имея всего три дня, они репетировали дома ночами.
Сейчас важно, чтоб театр был мобильным, быстро реагировал. Художник может быстро реагировать, а театральный организм — сложнее. Поэтому для нас идеальная история — это Театр.doc.
Красноярск все же не Москва, и здесь настороженно относятся к прошлому.
Сибирь — это особый регион ссыльных. Есть история с Поздеевым, он в своё время написал 6 семиметровых задников для спектакля, и они исчезли. Скорее всего, их выбросили. Этот случай тоже показательный. Они могли быть уничтожены с точки зрения обычной халатности, а с другой стороны — на них голый мальчик бежал по лугу... Это все противоречило тому, каким хотели видеть спектакль про судьбу барабанщика Гайдара, а тут авангардистская живопись, минимализм. Мы нашли письмо, где Поздеев пишет другу, что поработал пачкуном в театре и больше никогда не будет.
Как подбирали команду?
По принципу хипстоты (смеется). Мы все работали вместе. С Олей мы делали спектакль «Травоядные». Помимо того, что она была художником спектакля, она в нем играла принцессу. Теперь у нас такая традиция — везде принцессу брать с собой. Для меня принципиально было, чтоб автор не был нашколен в документальном театре. В одних проектах это помогает, но я хотел, чтобы человек был готов на длительное погружение. У Марины есть несколько хороших пьес. Не все драматурги могли сделать несколько выездов. Марина не просто согласилась, ей было очень интересно. Мы здесь собирали материал, встречались в Москве. Порадовало, что ТЮЗ дал возможность длительного погружения — это было очень важно именно для этого проекта. За что отдельное спасибо!
Беседовала Оксана Будулак,
фото Василий Попов
