«Репетиция» — это диковатое, абсурдное, еще местами совершенно закрытое явление, но даже в самом закрытом, то есть непосещаемом виде, точно рисует главное: как бы не ругались потом в комментариях, как бы ни переспрашивали «а чё это», и как бы ни ржали, обнимая ведро крылышек из KFС — «Репетиция» существует, и сюда можно по любому вопросу. Дизайнеры верстают афиши, художник делает тридцать гравюр, а потом раздает просто так; музыканты с красными от ветра носами между песнями шепчут в микрофон «холодно»; Сергей Мезенов с недоумением на лице объясняет полиции, что все это «не просто так» (в который раз — не знаю), они оккупируют дворы в правобережных спальных районах, двигают коробки с рисунками, рисуют огромные комиксы, читают пьесы рядом с СФУ, вырезают из большого рулона плащевки пончо для теплоты и раздают пришедшим, все это под отличную музыку и сбивчивые танцы. Полюбить такое сразу, наверное, мучительно — но «Репетиция» довинчивает до конца, поэтому в итоге все там окажемся, но ведь там — правда хорошо.
Заканчивался сезон за Домом художника — направо, в открытые по поводу ворота, на небольшой площадке, под холодным небом. Там заранее возвели арт-объект, большой деревянный Дом художника (автор — Александр Закиров), и вообще всячески попытались сделать место — домом. Входить пришлось через объект, который тут же докручивали до идеального, на стенах повесили небольшие, как раз вписывающиеся в его размер, картиночки, смешные и авторские, а два окна, которые в общем просвечивающемся пространстве ведут в стены, казались окончательно раскрытыми. Дальше, через сцену и «танцпол», на стене рисовал граффити художник MAIS: окна со шторками в цветочек, внутри которых — небесная голубизна. Голубизна была повсюду, с одной стороны нависал «дом художника» в привычном смысле — туда иногда ходили за кипятком, а с другой — церковь, с высокими куполами. Пока музыканты (космическая Nebraska) настраивались, там шла служба, о чем невежливо сообщила пришедшая полиция — сделали потише, а потом следующие полчаса играли под звуки колоколов: будет ли смешно сказать, что это было божественно?
А несколько раньше был — театр прямо на взлетной полосе, в заброшенном гражданском аэропорту Канска, где трава уже разъела асфальт ровными прямоугольниками, но все еще выдержан горизонт, и несколько ровных полос, словно тенями покрытые прошлым, уходят вдаль. Пусто и чисто, словно воздух — если не суть перформанса, то точно его часть. Разметка на взлетной полосе, куда предлагают войти зрителю и встать на пустые и закрытые точки — с условием — остаться там до конца, предполагает какие-то границы; девушки в красном, даже в красных кедах, что исключает их обычное босиком, стоят тут же, образуя только им пока понятную геометрию, с завязанными глазами, но сразу теряются — едва начинается музыка, кончается их взлетное одиночество. Хотя понятно, что нет ничего красивее стоящих на ветру четверых, негнущихся, с завязанными глазами, словно выпрямляющихся рядом с приземляющимися ветром воздушными шарами — тоже привязанными к полу. Разлинованный мелом асфальт — как точки притяжения на карте, расставленные столбики людей — препятствия, а девушки — мечущиеся кометы или самолеты, или, что совсем кажется странным, ветер вокруг.
Диалогизирующие с фильмом француза Криса Маркера, танцовщицы яркими пятнами воспроизводят пляску смерти — не иначе — здесь, например, взрываются (пусть игрушечные) самолеты, их куски плавно разбиваются об землю; музыку заменяет стена шума, воспроизведенная музыкантами (гитара, саксофон, сантехническая гофротруба), точно передающая нарастающий гул аэропорта; кто-то падает, кто-то в ужасе кричит — зрители шарахаются в стороны. Потом — объятия на прощание: уходящие вдаль, проникающие еще глубже внутрь, уже даже не танцуя, красные пятна — им не хватает холма и Бергмана, их волосы и платья танцуют за них — и мир вместе с ними останавливается.
Хроники репетиций:
Художник, где твой ом?
Во дворе кино
Выходи во двор
