«Я живу здесь одна: в гараже, оборудованном под жилье, вместе с портативным ноутбуком и старой ручной гранатой». Речь идет, однако, вовсе не о какой-нибудь забившейся в подполье аргентинской партизанке, а об исландской старушке, тяжело больной, забытой родственниками, тянущей последние свои деньки на окраине Рейкьявика. Но даже в свои восемьдесят, питаясь с ложечки, скрипя больными легкими и с величайшим трудом добредая до унитаза, Хербьёрг Марья Бьернсон по части революционного пыла даст фору любой молоденькой смутьянке: она обольщает в Фейсбуке австралийских качков, взламывает электронные ящики своих невесток и приводит в полуобморочное состояние работника местного крематория, договариваясь с ним о точной дате и времени своего сожжения — нет, не с утра в понедельник, потому что, вероятно, придется вскрывать вены, а заниматься этим в воскресенье она не намерена.
Писатель Хатльгрим Хельгасон выбирает чрезвычайно занятное обличье для того, чтобы в очередной раз рассказать всему миру о своей родине, этом загадочном острове на севере Атлантики, о котором у жителей «большой земли» существует множество романтических предрассудков: язвительной старой женщины с тяжелым нравом и беспутным прошлым, внучки первого в истории президента Исландии, дочери нациста и любовницы множества мужчин всех национальностей. Обличье в некоторой мере реальное (пишут, что родственники Свейна Бьёрнссона даже угрожали писателю судами), но и изрядно досочиненное. Данию она называет «короедством», французский язык сравнивает с вытекающим изо рта соусом, США именует антидемократической финансократией, «где о деньгах думают чаще, чем о сексе», а Гитлера считает самым одиноким человеком на земле, который затеял всю эту историю с Третьим рейхом исключительно от безнадеги. Она неполиткорректна, непочтительна, субъективна, склонна привирать и провоцировать — такая же в предсмертных мыслях, какой была и в личной жизни, которую лихорадочно перебирает в разрушающейся памяти.
В годы между Второй мировой и Тресковой войнами каждого второго мужчину в Исландии звали Йоун. От этих Йоунов буквально спасения не было. Нельзя было сходить на танцы и не залететь от какого-нибудь Йоуна. За десять лет я родила троих мальчиков от троих Йоунов, и некоторые даже шутили, что я - великий йоунизатор
Не меньше достается самой Исландии — с ландшафтами, культурой, историей и ментальность своих соотечественников рассказчица не церемонится вовсе, а за то, как ернически она интерпретирует цвета и узор национального флага, в России её наверняка прогнали бы сквозь строй и торжественно расстреляли под звон колоколов и пение Иосифа Кобзона. Особенно охотно глумится старуха над исландоманами, которых было много как в середине прошлого века, так и сейчас (действие книги завершается в 2009 году). Понятно, что это сарказм человека не только безнадежно изъеденного тяготами жизни, но ещё и безнадежно влюбленного в свою страну: такую, какая она есть — с фальшивой, но долгожданной независимостью, великим и могучим языком, потрясающе живописными традициями, на которые никто не покусился только потому, что их носители были затеряны на бедном и никому не нужном острове, далеко от больших, жадных народов. Роман прекрасен этим шутовским самопознанием: «У нас в Исландии нет ни кавалерии, ни кавалеров».
Обогащая зарубежных читателей этно и психограммами с ледяного острова, автор не забывает и соотечественников: родную историю он вписывает в мировую, демонстрируя тем ужасы Второй мировой войны, счастливо миновавшей исландцев напрямую — это бесконечное унылое зверство без знаков отличия. Он проводит героев через полноценный гипернатуралистичный триллер, где человеческие связи рвутся, распадаются семьи, а детские мечты соседствуют с безобразием: отец, жертва нацистской пропаганды, оказался «единственным исландцем, который вторгся в Россию с винтовкой», мать потерялась в немецком тылу, а их пятнадцатилетняя девочка на руинах Берлина потешала советских солдат. Вторая мировая — лишь часть жизненного пути героини, однако отдается она в каждом следующем её годе, и этого большинству исландцев — жителей страны, которой, по словам рассказчицы, отчаянно не хватает боли и насилия — просто так не понять.
У исландского языка вот какая проблема: он слишком велик для такого малочисленного народа. На сайте университета Исландии я прочитала, что в нём насчитывается шестьсот тысяч слов и более пяти миллионов словоформ.... У других народов сохранились святилища и чаши, а у нас - ничего подобного, только повести и стихи, и мы до сих пор ими пользуемся. Поэтому, когда мы начинаем говорить, у нас лица становятся такие древнепесенные.
Обилие фактуры не то чтобы кажется недостоверным; скорее этого просто чересчур много даже для такого пухлого романа: Хербьёрг Марья Бьернсон успевает пешком пересечь всю Германию до польских болот и так же вернуться обратно, сплавать в Аргентину, пожить с бобылем на забытом богом фьорде, поцеловаться с Джоном Ленноном и пожать ручку Марлен Дитрих. Имитируя слог впадающей в восторженную детскость рассказчицы, автор сам становится наивен, прокатывая по сюжету немыслимое количество то ли сюжетных штампов, то ли постмодернистских цитат. Выходит пестрое, несвязное бегство длиной в жизнь, которое, в придачу, оканчивается бесславно, не порождая новых смыслов и новых идей — от этого впору погрузиться в тоску без конца и края. Но героиня — бойкая, злая, озорная старушенция — отчего-то не тоскует и, кажется, даже умудряется радоваться воспоминаниям, являя собой прямо-таки задиристый стоицизм. Нет, не просто так автор замечает мимоходом, что из всех народов больше всего похожи на исландцев — кто бы вы думали?...
Corpus (АСТ), 2014 — 600 стр.
Кроме «Женщины при 1000 °C», на сайте ЛитРес вас ждут еще 750 000 книг
