«Французский роман», Фредерик Бегбедер

«Французский роман» — последняя книга известного инфант террибля Фредерика Бегбедера, состарившегося юноши-нарцисса, рекламщика-правдоруба и старшего товарища Сергея Минаева. До русского перевода роман успел наделать шума у себя на родине.

По легенде, писатель придумал это автобиографическое произведение в застенках французского ОППУРа (что-то вроде нашего СИЗО), куда угодил за поглощение кокаиновых дорожек с капота крайслера. Впрочем, роман оскандалился не только поэтому: в нем оказалось неожиданно много чистосердечного инфанта, и совсем ничего — террибля. «Я думал, что кошмару конец, но он лишь начинался. В ту секунду, как за мной закрылась железная дверь, живот стянуло узлом, и я обратился в тень себя прежнего, в раба, в заживо похороненного дикаря; теперь меня, бледного, голодного, онемевшего и отупевшего, со скованными за спиной руками, будут швырять с места на место как неодушевленный предмет».

Итак, Бегбедер предстает не богемным жлобом из «Каникул в коме» и даже не самовлюбленным денди Октавом из «99 франков», а несчастным ребенком, который боится взрослеть: «Трудно исцелиться от несчастного детства. От тепличного детства излечиться, наверное, невозможно». Запертый в железной клетке, он терзает свою оглушенную наркотиком память («если долго прикидываться, что у тебя нет никаких проблем, останешься без воспоминаний») в надежде побороть клаустрофобию и заново обрести себя — в самом благородном смысле. Он реконструирует свое прошлое — развод родителей и жизнь на два дома, старшего брата, вызывавшего восхищение и зависть, отношения с собственной дочерью, детские комплексы и взрослые пороки — попутно укалывая французскую систему правосудия и вынося промежуточные приговоры мирозданию. «Мои книги перенасыщены кокаином не потому, что мне охота заделаться модным или трэшевым писателем, а потому, что в нем сконцентрирована сущность нашей эпохи; он — метафора вечного настоящего, без прошлого и без будущего».

«Французский роман» — история катарсиса, которая звучит весьма убедительно. Этот хорошо написанный (облегченные «В сторону Свана» и «Слова» в эпоху технического воспроизводства) роман уже не кажется рекламой языка, а из-под авторского афористичного стиля больше не проглядывает предательский слоган-каркас. Не то, чтобы у Бегбедера при этом появились оригинальные идеи и собственные мысли — зато он обрел интонационную зрелось. И это обстоятельство отводит вопрос о достоверности романа на десятый план. Какая разница, действительно ли переродился писатель после того злоключения в январе 2008, или то было лишь художественное наваждение? О подобном, в конце концов, можно узнать на встрече с читателями в Москве (кстати, капоты поршей кайенов известны своей высотой и шириной). Главное, что Фредерик Бегбедер определенно стал мудрее.