...российский западник любит то, о чем не имеет никакого представления. Я наблюдал русского европейца, который не мог разобраться, какая из дверей (G или L) ведет в мужской клозет, а какая — в женский; при этом путь в цивилизацию он указывал недрогнувшей рукой и полагал, что направление верно.
Последнее десятилетие отмечено небывалым взлетом либеральной публицистики, когда количество колумнистов и литераторов кое-где обернулось несомненным качеством. Беда, однако, в том, что внятной и более-менее адекватной полемики с либералами никто не ведет — силенок не хватает, а, между тем, полемика — это всегда интересно, вне зависимости от политических пристрастий или художественных вкусов. В этом отношении Максим Кантор, автор «Учебника рисования» и «Красного света», пришелся очень кстати — человек, состоявшийся, по его словам, как художник при капитализме, но называющий себя социалистом и христианином.
В своей «Хронике» — некоторой коллекции текстов, большинство из которых никогда не издавалось и было написано «в стол» — этот любопытный мыслитель, ныне упражняющийся в живописи на французском побережье, раздает на орехи всем подряд. С одинаковым пылом Кантор обличает современную интеллигенцию, авангардистов первой и второй волны, философию постмодернизма, большевиков и Александра Солженицына, общественные движения «в защиту пустоты» и путинскую клику; даже Карлу Попперу достается за его критерий фальсифицируемости. Он сравнивает Алексея Навального с Джироламо Савонаролой (далеко не в пользу первого), а себя с Сирано де Бержераком — потому что бретер, скандалист, безумец и «свободный художник», ныне один из последних адептов гуманистического искусства; выставляет к расстрельной стене (не буквально) Славоя Жижека, Йозефа Бойса, Дмитрия Быкова и Бориса Акунина как порабощенных рынком представителей пустого и бесчеловечного ремесла. «Затруднительно говорить с современным писателем о романе», — замечает он, а чуть позже подробно расшифровывает понятие либерализма, как бы намекая, что с современным политиком об идеологии тоже толком не поговоришь; «и либерализм — не либерализм, и педерастия — не педерастия» — пропал смысл явлений, остались одни оболочки, перекатыванием которых забавляются лидеры мнений.
Рассуждения о кризисе демократии и упадке искусства связаны у Кантора в тугой пучок. По его словам, демократическое общество «породило бесчисленное множество кураторов, рестораторов, франчайзеров, критиков, дистрибьюторов, пиарщиков, колумнистов, девелоперов, инвесторов, рэкетиров, маркетологов и банкиров — и каждый является личностью, с правом на суждение обо всем». Между тем, эти люди зачастую неспособны на реальный протест и вообще всячески избегают реальных событий, поэтому либеральная демократия — это «просвещенная олигархия плюс гандонизация всей страны» (грубоватый реверанс в сторону белоленточного движения). Более того, Кантор указывает, что главной задачей всех оппозиционеров, начиная с диссидентских времен, всегда была не защита народа, а защита себя и своих соратников от гонений со стороны властей. Письмо против ввода советских войск в Чехословакию подписало десять человек, письмо в защиту первых подписантов — сто, письмо в защиту защищавших — тысяча, иронизирует он.
Такие люди, по мнению Кантора, предпочитают абстрактную свободу свободе конкретной, намеки на богатое внутреннее содержание, которые надо взламывать и растолковывать, очевидному богатству идей и образов. Также и концептуализм, подмявший под себя мир современного искусства — это совершенное отсутствие конкретики, и именно этой неконкретностью он более всего ненавистен автору. За отсутствием четкой позиции он видит соглашательство, которое открыто называет лакейским качеством, холуйством; переизбыток толерантности превращает обычных мещан в анчоусов, в быдло, а интеллигенцию — в люмпен-элиту на прокорме у олигархии.
Кантор хорош своей надменной непримиримостью; он за ней, как за плексигласовым щитом, выглядит неуязвимым, но откровенным в своих излияниях, чем выгодно отличается от условного Эдички Лимонова; он интеллектуален, но не рафинирован до пустоты, как условный Лев Рубинштейн; он по-графомански напорист, но не скатывается в фабричный популизм, как условный Дмитрий Быков. Надо иметь большую смелость, чтобы откровенно заявить, что Дмитрий Пригов был бездарным поэтом, что авангард «превратился из искусства меньшинства в идеологию большинства», что единственная альтернатива фашизму — это социализм и так будет всегда. Кантор кажется человеком с другой планеты, одинаково чуждой и «нашим» и «вашим»; с ним невозможно согласиться, но сам процесс «несоглашания» доставляет огромное удовольствие.
АСТ, 2013 — 480 стр. Тираж — 4 000 экз.
Кроме «Хроники стрижки овец», на сайте ЛитРес вас ждут еще 380 000 книг
