Всегда был благодарен социальным сетям за то, что они сделали возможным общение с теми, кто мне, скажем так, идеологически неприятен. Во времена моды на ведение «живых журналов» среди моих френдов наличествовали неистовый православный проповедник, оголтелый либерал, мелкотравчатый националист-разночинец, какой-то парнишка, постивший плохие отзывы на хорошие компьютерные игры, парочка гламурных девиц и так далее. Они создавали в ленте необходимое интеллектуальное напряжение, не давая мозгам закостенеть; обсуждение любой общественно значимой темы мгновенно превращалось в битву мировоззрений. Художник и публицист Максим Кантор — это именно такой враг-друг: каждая его мысль вызывает легкую неприязнь, но при этом пленяет как внешней логичностью, так и внутренней убежденностью автора в своей правоте.
«Красный свет» мало того что роман и идеологический, и исторический — он еще и очень хорошо написан в отличие, например, от «Аристономии» Чхартишвили. Слегка схематичные персонажи, выполняющие функции центров фокусировки писательских идей, говорят бледным, но вполне живым языком; по скрученным в затейливые узлы сюжетным линиям приятно провести незримым пальцем, отмечая структуру художественной нити. Другое дело, что неоднородность произведения вызывает оторопь — автор перемещается по жанровым мирам беспорядочными шагами, отчего читатель, семенящий за его мыслями, обречен постоянно спотыкаться: прямолинейный политический памфлет сменяется лирическими зарисовками, те — изысками историографии или классическими философскими эссе; от ломового сарказма автор легко переходит к кристально чистым моралите.
Власть пойдет на все, чтобы покончить с инакомыслием. Оппозиционеров стали арестовывать за неуплату налогов, за укрытие капитала в офшорах. Брали за сущую чепуху: за махинации с акциями, за разворованный Пенсионный фонд. И когда миллиардера-фрондера арестовали за организацию заказных убийств, общество взорвалось. Об опальном миллиардере заговорили все: доколе будут притеснять свободную мысль? Любому ясно, что убийство мэра Нефтеюганска — предлог! Дело, разумеется, в политической платформе обвиняемого.
Кантор с первых страниц бросается на амбразуру идеологического спора, устраивая форменный сатирический разнос представителям нынешней интеллигенции. Наше время, пышный банкет в резиденции московского посла с участием шаржированных лидеров отечественного оппозиционного движения: правозащитников, адвокатов, деятелей современного искусства (на десерт им подадут торт с фигурой Ленина, который торжественно будет съеден в знак отрицания коммунизма). Невесть каким образом на рауте оказывается неприметный серенький человек, следователь по уголовным делам, который вступает с присутствующими в диковатый спор о том, был ли Ленин на самом деле немецким шпионом, попали ли под сталинские расстрелы настоящие вредители и так далее. Из его либеральных оппонентов брызжут столичный снобизм, желчь и целый фонтан эмоциональных стереотипов; на небольшом клочке бумажного пространства автор демонстрирует, как легко люди пускают в ход не имеющие ни смысла, ни фактографической подоплеки словесные конструкции.
Пикантности этой сцене добавляют подробности, которые можно выудить из панорамного полотна о Второй мировой войне; его Кантор разворачивает в двух других повествовательных плоскостях, где о произошедших событиях повествуют советские люди (например, потомственный чекист или же сын врага народа), а также некий таинственный сподвижник Гитлера, доживший до наших дней и имеющий возможность сопоставлять современность с военными и послевоенными годами. Так и выясняется, что в роду каждого истового либерала обязательно окажется сотрудник НКВД, а у бешеного националиста — чистокровный еврей, и так далее.
История двадцатого века есть история борьбы демократий, каждая из которых именовала себя истинной демократией, а соперницу называла мнимой. Во всех демократических обществах говорили о равенстве — и в каждом обществе понятие равенства трактовали немного иначе, чем в другом. Иной остряк бы сказал, что не существует тождества в представлении о равенстве, — но людям было не до шуток. Казалось бы, чего проще: если люди равны — то они равны, вот и все. Однако свойство равенства определению не поддавалось. Если равенство свободных людей подразумевает наличие рабов, то, вероятно, это не есть буквальное равенство? Некоторые формы демократии объявляли тоталитаризмом на том основании, что в этих странах вводили однопартийную систему. Определений тоталитаризму давали много, однако ни одно из них не объясняло исчерпывающе, чем отличается одна одураченная толпа от другой.
Собственно полемика с либерализмом — это, конечно, не единственная сторона произведения. «Здесь, не стесняясь, следует произнести» еще на первых страницах романа пишет автор, после чего рубит правду-матку: что современные интеллектуалы «потеряли вкус к разысканию правды», что художники-авангардисты — это кочевники культуры, которые несут в свои капища дорожный сор, походную дрянь, что любая демократия заканчивается войной, ибо война — единственный способ удержать в равновесии шаткие иерархические структуры общества потребления. Главное зло в мире, по мнению Кантора — это неравенство, причем неравенство во всех его видах; главная же причина современного неравенства — воинствующее невежество. Люди согласны заблуждаться, люди позволяют ввязывать себя в партократическую борьбу и кровавые авантюры вождей, люди согласны быть расходным материалом, поскольку не желают оценивать происходящее с позиции фактов, а не домыслов или эмоций. Следовать фактам — опасно, признавать другого человека равным тебе — опасно, идти на радикальные изменения существующего порядка — опасно. Отсюда и метафора красного света как неустанного, непрерывного движения к опасности, единственной альтернативой которой может быть только медленная гибель цивилизации.
