Красноярцы уже могли увидеть постановки театра «Балет Москва», израильской танцовщицы и хореографа Анат Григорио и танцевальной компании Zonk’a.
Открывался фестиваль спектаклем «Застывший смех» — два прожектора выжигают желтым глаза зрителям, посреди сцены — женщина в маленьком черном платье, извиваясь, смеется, доходит до края, уходит. На ее смену приходит другая, потом третья и так далее. Бесконечный марафон подиумных проходок, смеховых вспышек, ломаных рук, ног, движений, доведения себя до отчаяния, которое никогда не кончится, перерастает в массовую сцену, куда добавляются мужчины. Девять фигур, тел под рваные звуки то сжимаются-разжимаются, то вдруг останавливаются, делая стоп кадры, этим продолжая собственное движение.
Театр «Балет Москва» уже приезжал в рамках КРЯККа в Театр оперы и балета (тогда была странная, метафизическая постановка «Времена года»), в этот раз спектакль сделан в сотрудничестве с австрийским хореографом Крисом Херингом, который синтезирует музыку, хореографию и свет.
Из этого получается живопись, несколько беспредметная, вместо четких зацепок — тонны голосов, синхронизированных с каждым исполнителем: ускоренные до словесной каши обессмысленные фразы повторяются движениями, словно перемотанные то вперед, то назад, границы между импровизацией и тоталитарной постановкой стираются, время куда-то уходит. Мужчины и женщины перемешиваются, танцуют полусломанные вальсы, (танец внутри танца всегда выглядит поразительно), меняются партнерами, сбиваются в кучу, чтобы снова разомкнуться.
Внутри этих скоплений, разных нитей, почти волосков хореографических поддержек и убийств — несколько историй. Например, про то, что разница между человеком и животным пролегает в смехе: в самом начале, когда девушки очевидно выставляют себя напоказ, «кривляются» — не смешно, а в самом конце, когда все они раздеваются и становятся одинаковыми — голый верх, темный низ, не разобрать мужчин и женщин (только если по лопаткам), вторят первым искривлениям — смешно, хотя понятно, что это смех истерический, и должно было быть наоборот.
Желтый фонарь сменяется белым светом, белый — тенями, пожирающими людей, черная геометрия платьев поддерживается красными всполохами — танец как северное сияние, меняющее собственное положение, собственный нерв и принимающее борьбу, непостижимо для переведения в человеческий язык.
Руки, ноги, сумасшедшие улыбки, сливающиеся с оскалом, можно только предположить, что эти очертания на что-то похожи: хотя, когда все девять танцоров разом оказываются в горизонтальном положении и как выброшенные рыбы бьются руками об пол, тут, очевидно, застывает каждая жилка — не только смех.
На грани
Главное событие этой «Айседоры» для многих — приезд Анат Григорио, которая в прошлом году показала невероятный перформанс — в мехах, под раскачивающимся светом лампы, стоя на табурете. В этот раз ей не потребовалось никаких деталей, кроме самой себя: спектакль «На грани» начинается с едва заметного опускания головы, и как только подбородок касается межключичной впадины, все тело начинает издавать тремор, сначала едва заметный, потом как будто воспроизводящий выражение «хвост виляет собакой» и, в конце концов, приводящий к той самой «грани» из названия. Выглядит это одновременно как упражнение на раскрепощение, физическое совершенствование пределов и — как насилие над собой, случившееся перед нашими глазами. Тело — то как проводок на ветру, то как полыхающая свеча, на которую дуют, изнуряется до тошноты, до дрожи, чтобы потом можно было оглянуться: пропасть, разделяющая пульсирующие, бьющиеся, агонические движения и глухоту, которая неизбежно наступает — беспредельна, ее нарушают только вздохи, почти эротические, тоже выражающие эту тонкую грань. Интересно, что изначально перформанс был задуман как действие для двух танцующих, вторящих друг другу, иногда взаимодействующих.
Привезенный как соло, «На грани», очевидно, может исполняться в любом количестве: тремор вызывается автоматически, как энергия в сообщающихся сосудах, которыми становятся зрители.
Спектакль, кажется, впервые на фестивале, выглядит как типичный европейский арт. Это очень личное, сперва даже отстраненное переживание о том, как из пустоты появляется предельность, а из этой предельности — внутреннее спокойствие и тишина: волосы, продолжающие тело Анат Григорио, в самом конце становятся метафорой закрытости — приподнятые, они впервые дают ее глазам выход в зал. Эта связь с каждым зрителем, присутствовавшим на ритуале изгнания себя из себя, бесценна.
Моя любовь / моя жизнь
Чтобы что-то понять о разнице между классическим балетом и современной хореографией, не нужно вспоминать либретто или программки, достаточно посмотреть, как Анна Щеклеина танцует соло «Моя любовь»«: хрупкая девушка в белом платье, почти для венчания, летает по сцене, предположительно уподобляясь Сильфиде, вместо маленьких крылышек на спине используя собственные ладони, которые тоже «летают». Танцевальная компания Zonk’a (в прошлом году они ставили для компании Елены Слободчиковой «Белку и стрелку» и показывали собственный «Здесь хорошо») выглядит представителем наивного искусства. Не в смысле самодельности или объяснения уровня работы с телом, наивное тут — как принцип постановки и использования языка — все эти вещи вроде крылышек или раскрытых рук в знак распахнутости души или разницы между джинсами и платьем, или использованием популярной жизнеутверждающей музыки для фона — все это выглядит так искренне, что, в конце концов, понимаешь, почему все это именно так.
Дуэт «Моя любовь / моя жизнь», разделенный слешем на части так же, как два соло разделены поклонами, это две разные истории: женская про любовь, которая все прощает (ладони сложены и что-то несут) и все отдает (отдают), мужская — про жизнь, которая конвертируется в собственный танец.
Александр Фролов рассказывает (буквально словами) о том, кто танцует позади него, кто вообще есть в его жизни, и исполняет иногда миниатюры. Конечно, выглядит это еще и гротеском, некоторой иронией над самими собой, над той неизбежной серьезностью, которая витает над фестивалем (все перформансы исследуют важные вещи, а не какое-то там карате). Щеклеина танцует простые вещи, очевидную бурю в душе, находящую успокоение, тут — заломленные руки как эмоциональная реакция. Фролов — рассказывает о том, как не дал незнакомой бабушке денег и как просит денег у собственной. Но по сути — два соло ничем не отличаются, эти противопоставленные, слишком различные вещи сливаются — моя любовь и моя жизнь, чья-то любовь и чья-то жизнь.
Если вы пропустили начало фестиваля, то в оставшиеся дни есть много всего интересного: 1 мая можно будет впервые увидеть на «Айседоре» индийского танцора: покажут «Соло без слов» Абилаша Нингапа. Еще ждут соло испанца Роберто Торрса об исследовании разных обычных вещей, познаваемых прямо перед зрителями изнутри и снаружи, чтобы увидеть их поэтическую сторону. Закроет фестиваль театр «Провинциальные танцы» спектаклем о борьбе человека с потребностью любить. Все это в ТЮЗе, не пропустите.
