«Орлеан» сочинил несколько лет назад легендарный российский кинодраматург Юрий Арабов, давний соратник Александра Сокурова — и за эти годы у «Орлеана» сложилось что-то вроде репутации знаменитого трудного фильма сценарного гения, снять который невозможно; четыре года назад «Орлеан» был выпущен в результате в виде самостоятельного романа.
Режиссёр — Андрей Прошкин
В ролях: Виктор Сухоруков, Елена Лядова, Олег Ягодин, Виталий Хаев, Тимофей Трибунцов, Павел Табаков, Евгений Сытый Продолжительность — 110 мин.
Интонация у этой истории действительно довольно непростая — «Орлеан» пытается (зачем-то) поженить злую провинциальную комедию абсурда с заходами в кровавое безумие и многозначительную эзотерику с чистосердечной православной проповедью о том, как плохо жить грешно.
Рискнуть пройти по этакому интонационному канату вызвался постановщик Андрей Прошкин, уже делавший в тандеме с Арабовым «Орду». В том фильме эти двое уважаемых мужей так и не сумели выдержать равновесие между размашистым историческим эпосом о языческом государстве и елейным житием православного святого — но всё равно делали это с приятной взрослой элегантностью. В этом они летят из-под купола цирка с каким-то совсем уж остервенелым и оглушительным грохотом.
«Орлеан», в котором к трём провинциальным грешникам — отчаянно гулящей парикмахерше с приличным списком абортов, местному врачу, злоупотребляющему служебным положением и деловито-продажному менту с говорящей фамилий Неволин — является высший суд в виде необъяснимо неубиваемого гражданина, явно видит себя умной абсурдистской комедией с недалеко запрятанным разговором о важном (нет, ОЧЕНЬ важном). Чтобы подчеркнуть абсурд, авторы даже озвучивают фильм целиком песенками британских гротескных клоунов Tiger Lillies — но всё же не удерживаются и вставляют в финальные титры ремарку, что морально-нравственная позиция музыкантов не совпадает с их морально-нравственной позицией. И в этой ремарке, как на ладони, вскрывается непреодолимый зазор между методами и намерениями авторов, в котором «Орлеан» в конечном итоге и сгинет весь целиком.
Арабов и Прошкин изо всех сил стараются изобразить из «Орлеана» притчу, намеренно условный рассказ с чёткой моралью, в котором героям предназначено не столько являть собой сложноустроенных живых людей, сколько иллюстрировать, возможно, даже намеренно преувеличенно и гротескно, какой-то один подход к существованию. Однако, живописуя греховность своих героев, сбившихся с пути истинного, авторы «Орлеана» регулярно принимаются плескать чёрным с несколько лихорадочным азартом — и их грешники обрастают ворохом совсем уж диких подробностей.
Сам по себе подобный приём абсолютно нормален, не плох и не хорош — можно вспомнить хоть Диккенса, хоть Канетти, хоть других мировых классиков, не гнушавшихся превращать героев в смачных мерзавцев. Но конкретно здесь штука в том, что герои «Орлеана» таким образом перестают быть схемами, условными представителями условного мировоззрения, приобретают индивидуальность, лютую и страшную — и получается занимательная загогулина; когда Арабов и Прошкин включают праведный православный гнев, он оказывается направлен не столько на узнаваемый условный образ узнаваемого порока, сколько на гротескное порождение их собственной фантазии. Получается, обличители греховности два часа яростно тычут пальцем не в мир, а в фантомы в собственной голове.
Другой важный момент в том, что, выбрав для своего фильма именно таких героев, Арабов и Прошкин оказываются на довольно неустойчивой моральной почве. Мы уже говорили, что за персонажами притчи, по идее, стоит нечто большее — мировоззрение, идея, подход, система. Что с этим получается в «Орлеане»? Врач — окей, мент — понятно; но гулящая провинциальная дура в качестве значимого социального зла? Дело даже не в том, что многовато чести — то, какие именно способы Прошкин и Арабов выбирают для показа своей героини, по сути, предлагает поднимать до уровня осмысленной социальной критики жанр выступления старушек у подъезда в духе «ишь, пошла, юбку короткую напялила!». Или, что ещё хуже, анонимных противников абортов, позволяющих себе вешать на своей собственности безграмотные плакаты с демонстрацией своей точки зрения, обращенные к главной улице города (см. проспект Мира между улицами Горького и Декабристов в Красноярске, если кому вдруг интересно). В этом месте размышлений об «Орлеане» задумываться о фантомах в головах людей, его придумавших, становится немного противно.
Ну, и в целом Арабов с Прошкиным постоянно норовят сбиться с языка притчи, будто он им кажется недостаточно действенным. Не сообщая в «Орлеане» ничего особенно нового, они, тем не менее, всё время стараются своё сообщение додавить, дожать, сделать так, чтобы проняло до самых последних рядов — и хлещет бутафорская кровь, город накрывает плохо нарисованный метафорический шторм, и дело венчается самой неловкой эротической сценой на свете, в которой для донесения авторской мысли вполне можно было затормозить на три уровня подробностей ранее. Вот такая вот складывается в «Орлеане» фантасмагория греха — избыточная, нарочитая, назидательная, жаждущая научить вас жизни, бедные вы заблудшие идиоты. Спасибо, мы уж как-нибудь сами — самый вежливый из ответов, что приходит в голову; в основном, конечно, придумываются более экспрессивные, да.
Вердикт — чрезмерно настырная и чрезвычайно сомнительная по содержанию высказывания притча, довольно безуспешно прикидывающаяся чёрной комедией абсурда
