Длинный и сумрачный как чрево ионова кита, чердак Дома кино априори представлялся мне местом, которое не слишком подходит для театральных читок с точки зрения архитектурной анатомии. На деле же оказалось, что мягкий диван, даже будучи расположенным на фланге импровизированной сцены, куда удобнее привычного театрального стула, а само помещение может вместить такое же количество желающих, что и камерный зал театра. Ракурсы, конечно, получаются не те, но это скорее проблема фотографов, нежели простых театралов.
Второй фестивальный день заключал в себе несколько очень разных как по духу, так и по фактуре театральных проектов. На прочтении пьесы «Болото» Марины Крапивиной я, к сожалению, присутствовать не смог; те, кто ознакомился с текстом, знают, что он откровенно страшный, очень живой (я бы даже сказал, нервически живой) и не чурающийся ненормативной лексики. Вообще, исходя из содержания, эта пьеса куда больше, чем вечерние «Кеды», подходила для программы «Запретный плод». Ярких впечатлений от знакомых, видевших читку, я не добился; ежели таковые имеются — поделитесь в комментариях?
«Он в Аргентине» Людмилы Петрушевской — пьеса не самая свежая, а для некоторых театров уже и вовсе репертуарная. Олег Рыбкин, поставивший её прочтение, подчеркнул, что просил актрис (Людмилу Михненкову и Елену Привалихину) ничего не играть, а просто читать текст как он есть; разумеется, артисты эту задачу слегка перевыполнили, вложив в персонажей больше, нежели чем выразительные интонации. Действие происходит на базе отдыха для заслуженных работников театра; сезон завершился, гости разъехались — остались лишь одна немолодая актриса Диана Евгеньевна, дама с цепкой памятью и цепкой хваткой, да местная кастелянша, грубоватая женщина, бой-баба, которая уже много лет живет только своим хозяйством. Собственно, все произведение — это долгий и статичный диалог между двумя женскими персонажами, напоминающий морской прибой: волны накатывают на берег и откатывают, накатывают и откатывают, принося с собой морских звезд, перламутровые раковины, старые острые щепки и кости погибших моряков. Иногда их беседа принимает характер острого психологического противоборства, иногда — задушевного разговора близких подружек, иногда перерастает в откровенно грубую перебранку.
Мнима беспомощность старой леди, иллюзорна толстокожесть кастелянши — женщины, при всей кажущейся разности судеб, находят общие болевые точки и в принципе общую боль; в этом отношении заключительное сюжетное коленце создает ощущение того, что Петрушевская слишком дешево продала свою замечательную историю. А ведь главное достоинство пьесы, как ни удивительно, заключается в том, что она написана именно Петрушевской, маститым автором, в таланте которого никто не усомнится, ибо причин тому нет. Знаете, есть такие фигурки оригами, которые в заключительной стадии бумажных манипуляций требуется надуть — только тогда поделка расправляется, набирает объем. Большинство современных пьес «надуть» после кропотливой сборки очень сложно и причина тому банальна — даже талантливым авторам банально не хватает художественного мастерства. Пьеса Петрушевской отрывается от бумажной плоскости уже с первыми своими строчками, приобретает рельеф и фактуру почти мгновенно. И так же мгновенно лопается незадолго до финальных строчек.
Документальный проект «Второй акт. Внуки» Сахаровского центра — это цикл интервью с потомками людей, активно участвовавших в осуществлении репрессий в советские годы. Второй акт — потому что был первый: книга израильтянина Дан Бар-Она «Груз молчания: встречи с детьми Третьего Рейха», где автор беседовал с теми, кто вырос в семьях нацистских преступников. Каково это вообще, осознавать, что твой родственник был палачом? Что бабушка была настолько предана делу революции, что плевать хотела на детей и внуков? Что дед служил в особом отделе КГБ или заведовал исправительным лагерем?
Изначально авторы предлагают зрителям мнимую игру — рассаживают их в два круга возле мониторов с мелькающими там цифрами; цифра — это номер стула, и тот, чей номер выпадет, должен рассказать всем какую-то историю из личного опыта. Разумеется, жребий достается затесавшимся в ряды публики артистам; впрочем, возможность высказаться теоретически есть и у остальных — в заключительной части постановки компьютер предлагает еще несколько номеров, на сей раз совершенно честно. Правда, как показал красноярский опыт, иногда все они достаются людям молчаливым. Возникает странная ситуация: те, кто готов был, преодолев смущение, поделиться болезненными воспоминаниями о том, как отголоски страшного времени коснулись его семьи, остаются со своей историей на языке. А у таких историй очень горький вкус, знаете ли.
В любом случае, этот не спектакль вовсе, а некое развернутое в пространстве рефлективное рассуждение о ранах, которые нашей стране нанесло время, получился резким, острым, проникающим в зрительское нутро без помощи особенных драматургических эффектов. Собственно, и без драматургии конфликта как таковой; здесь это совершенно не нужно. Авторы проекта, Александра Поливанова и Михаил Калужский, поясняли потом, что намеренно подбирали своих «доноров» так, чтобы ни один из них не разделял симпатий своих родственников в отношении советского режима. По их мнению, просталинская точка зрения и так в достаточной степени представлена в современных медиа.
Завершали фестивальный день «Кеды» драматурга Любови Стрижак — эскиз пьесы в постановке Андрюса Дарялы («красноярского актера и столичного режиссера», по определению Вислова). Как уже упоминалось, эта работа была отмечена в программе большими красными цифрами 18+, хотя, напротив, оставляла ощущение некоторой инфантильности. Пьеса посвящена так называемым «хипстерам»: здесь это молодые оболтусы двадцати с лишним лет, которые любят прикольно одеваться, раскатывать по городу на модных «велах», ходить по клубам и бухать в компании симпатичных девчонок. Они слабохарактерны, весьма наивны, до сих пор сидят на шее у родителей, хотя по натуре деятельны и неглупы; вся проблема в том, что они просто не понимают, чего хотят от жизни, а потому, в сущности, делают очень мало полезного.
Таких людей проще всего сломать, запугать, обмануть, поскольку свой главный жизненный выбор они еще не сделали, и вообще бессознательно оттягивают момент этого выбора, хотя вроде бы к нему стремятся всей душой. Это проиллюстрировано нехитрой метафорой с кедами, которые на протяжении всей пьесы так и не может купить главный герой; если вы когда-нибудь приобретали кеды, то знаете, какой это тяжелый выбор — возьмешь одни, и тогда других у тебя уже никогда не будет! В итоге ты все-таки решаешься, повинуясь какому-то спонтанному ощущению — и точно так же один из друзей главного героя собирается жениться, второй — уехать учиться за границу, а сам он неожиданно, бестолково вмешивается в стычку оппозиционеров и полицейских на Болотной площади. Вот они, истоки гнева сетевых хомячков (кстати, Даряла этот сюжет замечательно обыграл, в качестве музыкального сопровождения к эскизу выбрав мелодии из культовых Angry Birds).
Собственно, материал для современной драмы потрясающий! Нечто подобное касательно экзистенциальной проблемы целого поколения (правда, в другом ракурсе) предлагала Ярослава Пулинович в «Как я стал..». Однако если у Пулинович мы наблюдаем цельную художественную историю, изложенную не только достоверно, но и внятно, то у Стрижак вместе литературного текста имеется его полуфабрикат, черновой набросок, лишенный мяса костяк драматургического замысла. Простенькие комедийные репризы и высосанные из пальца диалоги с маловразумительными ругательствами, тем не менее, смутили умы отечественных режиссеров — говорят, произведение ставят во многих российских театрах.
Вот еще одна загадка — пьеса явно слабая, а обсуждать ее хочется до сих пор; собственно, и вчера обсуждали почти час, очень бурно, массово, по всем художественным, политическим и социальным фронтам. Но знаете, что поразило меня больше всего? Вот, например, вставал взволнованный мальчик в футболке с морячком Папаем и эмоционально вещал: мол, все эти персонажи — чистая попса, таких вокруг много, но я не такой, ко мне это не относится, я вообще с такими людьми стараюсь не общаться и бла-бла-бла (по сути, готовый монолог для документального спектакля).
Да, иногда люди, нацепившие на ноги какую-то кроссовочную ересь, думают, что это кеды. Но вот чтобы человек носил кеды и при этом считал их Louis Vuitton?
Евгений Мельников, фото: Даша Королькова
