12 декабря режиссер Александр Зыков представит в Красноярском музыкальном театре премьеру «Красотка кабаре». Можно не сомневаться, что спектакль вызовет немало споров. Действие знаменитой оперетты Имре Кальмана «Сильва», выпущенной в свет в 1915 году, режиссер перенес… во времена Третьего рейха!
- Очень удивилась, Александр Маркович, услышав, что вы, драматический режиссер, ставите «Сильву».
- А я-то как удивился! (Смеется.) Все получилось случайно. Я собирался ставить здесь «Зойкину квартиру». Но этот проект временно отложили — сейчас Александр Розенблат пишет к нему музыку. Тогда я предложил поставить «Кабаре» Боба Фосса. И опять закавыка — театр не успел своевременно добиться разрешения на постановку. А средства выделены, время поджимало. И тогда я прочел либретто «Сильвы» и подумал: а нельзя ли приблизить ее к «Кабаре»? Тема, по сути, та же.
- Та же, да не та — почему вы предпочли не классический вариант, а либретто Вербина?
- В нем меньше глупости и есть некая логика действия. Все происходит в 30-е годы в нацистской Германии. И Сильва собирается уехать из страны не потому, что у нее заканчиваются гастроли, а потому, что в Германии запахло жареным. Да и для ее импресарио Ферри с еврейской фамилией Колман опасно там оставаться. Непривычной будет и трактовка образов героев. Например, Стаси у меня (ее будет играть Наталья Тимофеева) — не эфемерная барышня. Она в костюме с портупеей, несколько милитаризированная — все в духе времени, понятно, почему она такая. Хотя, не буду скрывать, для меня эта постановка — в некоторой степени авантюра.
- Почему?
- Потому что все знают, как играть «Сильву», — и артисты, и зрители. Слишком силен стереотип восприятия. Самое трудное — доказать артистам, что на самом деле они не знают, как правильно играть. Хотя не могу на них пожаловаться — во время репетиций они очень трогательно старались понять, чего я от них хочу. Но это знание у них сидит где-то в подкорке — не так-то просто от него избавиться.
- В чем оно выражается?
- Например, в том, что они поют ноты. А я хочу, чтобы они пели слова, иначе ничего не понятно. Ведь дуэт — это продолжение диалога, и он должен быть построен именно по принципу диалога: один поет, другой реагирует. А они так петь не умеют, не приучены. Объясняют мне: оперетта — это должно быть ярко! Но ярко — не значит глупо, верно? Мне хочется, чтобы в поведении артистов была какая-то логика. Вот и придумываю разные ходы. Например, в классическом варианте песенку «Красотки кабаре» поет Бонни. А в моем спектакле ее будут петь, пританцовывая и хлопая себя по ляжкам, этакие баварские пивные мальчики. Правда, пришлось столкнуться с тем, что баварский танец строится на три четверти, а «Красотки кабаре» написаны на две. Андрей Федоськин сделал музыкальную редакцию.
- Представляю, как такая крамола будет воспринята в музыковедческих кругах!
- Не вижу ничего крамольного. Родион Щедрин взял всю попсу из оперы «Кармен», добавил ударных, получилась «Кармен-сюита» — и ничего, наследники Бизе на него в суд не подают! На классику часто делают аранжировки, это нормально. А у меня в спектакле есть, кстати, еще один авантюрный ход — дирижер одновременно является действующим лицом.
- Чем вызвано использование такого приема?
- Мне нужна экспрессия в этом персонаже. Поэтому дирижировать спектаклем пригласил молодого артиста Женю Мурзинцева (он сейчас оканчивает дирижерское отделение). Я придумал, что перед началом спектакля он сидит на сцене, наигрывает что-то на инструменте — как будто это сам Кальман. А потом спускается в оркестровую яму. Мне импонирует, что Женя очень обаятельный и артистичный, открытый. Думаю, его участие в таком амплуа добавит спектаклю колорита.
- Звучит любопытно. Но от Кальмана-то после всех этих придумок что-нибудь осталось?
- Вы знаете, я прекрасно понимаю, что мы во многом искажаем Кальмана. И с новым либретто, и с музыкальной редакцией его произведения. И, не буду скрывать, я боюсь за исход — столько авантюр!
- Сколько с вами общаюсь, вы всегда боитесь собственного результата.
- Да уж, отваги во мне немного. (Смеется.) Другие режиссеры ни в чем не сомневаются, они смелые. Я себя к таким не отношу. «Сильва» — сложный материал, и все мои задумки могут оказаться мыльным пузырем — кто знает?.. И все равно, несмотря на все свои сомнения и страхи, я убежден — театр должен меняться. Недавно аж подпрыгнул от радости, когда Жингарев и Берман в своей телепередаче спросили Олега Табакова, какое театральное событие его больше всего потрясло в последнее время. Он ответил: «Евгений Онегин» в постановке Дмитрия Чернякова». Я видел этот спектакль — он гениальный. Что сделал Черняков? Наплевал на привычное либретто Модеста Чайковского и приблизил все к Пушкину. У Модеста столько глупостей! Например, когда Ленский поет знаменитое ариозо «Паду ли я, стрелой пронзенный». Но у Пушкина это пример плохой бездарной поэзии, а в опере она на полном серьезе забубенивается! И таких примеров, где режиссер отходит от заезженных стереотипов, в спектакле множество.
Но, к сожалению, в театре сильнее распространено шаблонное мышление. Мир изменился, а театр все пользуется старыми приемами. И, извините, опереточная драматургия рассчитана на совсем уж неискушенного зрителя.
- А может, виновата не сама драматургия, а ее трактовка?
- Нет, проблема прежде всего именно в сюжетах. А опереточные шутки — вообще кошмар, ниже Петросяна! Я попытался придушить эту псевдояркость и пошлость. Почему взял на роль Эдвина Алексея Казанцева? У него есть какое-то внутреннее чутье, он способен быть органичным на сцене. Хотя тоже пришлось ломать штампы, убирать излишний псевдогероический пафос. Когда с пафосом объясняешься в любви, не только любимая женщина — никто в это не поверит! Всегда боялся пафоса. И все же не представляю, как такую трактовку воспримут зрители. У нас ведь на всех телеканалах — Петросян и Степаненко, и еще эти придурошные новые русские бабки с их частушками. Народ любит сериальное «мыло», любит пафос, «чтобы было красиво».
- Но это уж совсем какие-то примитивные вкусы!
- А вы приглядитесь повнимательнее — на них ориентирована драматургия большинства оперетт. И артисты музыкальных театров привыкли так играть. Поэтому часть публики, не приемлющая подобный пафос, игнорирует театр оперетты и идет в драму. Знаете, есть замечательная история про Немировича-Данченко. Было время, когда в театр водили рабочих и колхозников — их просвещали, окультуривали. И вот сидит один такой крестьянин на балете «Пламя Парижа» Асафьева, рядом с Немировичем-Данченко. Крестьянин смотрел, смотрел, не вытерпел: «Слышь, мужик, а они что, так и будут прыгать?» «Это же балет, батенька, — отвечает Немирович-Данченко, — здесь танцуют». И вдруг в конце первого акта артисты запели «Марсельезу». Крестьянин поворачивается к Немировичу: «Ты что, тоже здесь в первый раз?» (Смеется.) Вот вам неискушенный зритель.
- Да уж, сама непосредственность.
- Но проблема в том, что сегодня значительная часть публики уже не столь неискушенная. Разве молодежь, люди среднего возраста воспримут все эти опереточные красивости, графьев с перьями? Говорю одной артистке: «Что у вас с руками? Михоэлс говорил: руки — это окончание мозга, они должны быть живыми» И она мне так трогательно отвечает: «Мы привыкли, что у нас в руках все время веер». Ну что тут скажешь?.. (Улыбается.) У меня вообще такое ощущение, что я одной ногой на лодке, а другой — на пристани и с трудом пытаюсь удержать равновесие.
- Судя по вашим оценкам, Александр Маркович, театр оперетты серьезно болен. Так какое лекарство вы бы ему прописали?
- Я предложил бы поискать для постановок качественную драматургию. Нет готового материала — нужно заказывать его хорошим драматургам и композиторам. Если в спектакле не будет какой-то драматической темы, цепляющей за сердце, то все бессмысленно. Это будет вечер Петросяна. Например, «Бумбараш» — замечательная, трогательная история, лихая, музыкальная, но вместе с тем очень человечная. Или «Самоубийца» Эрдмана — остроумнейшая пьеса. Что мешает заказать для нее музыку и либретто? Будет и смешно, и трогательно, и современно — то, как государство переламывает людей, это и сегодня актуально! Понимаете, должна быть тема. Ни в одной оперетте, говорю с полной ответственностью, темы обнаружить нельзя. Сплошная любовь-морковь! Сравните то же «Кабаре» Фосса и «Сильву», сюжет схожий: приходит парень в кабаре, влюбляется в артистку, потом они расстаются. Но в «Кабаре» это проходит на фоне таких событий и потрясений, что невольно слеза прошибает. Вот без этого, как мне кажется, сегодня нельзя. Комедия не должна быть пустой.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
