Слышал, что секс — последняя религия ни во что уже не верящего человечества. Что водка в числе русских национальных идей — внушено уже всем русским. О том, что национальная идея сейчас — деньги, нам кричит в РФ каждый угол. Предметы культа озвучены, но люди — не такие уж ретивые верующие, как хотят показаться.
Вот мы назвали какие-то вещи, не очень, кстати, христианские. Но в социуме РФ это своего рода формально-официальные культы. В том, что ты касательно их неверующий, нынешнему россиянину признаваться как-то неловко. Ну, вроде как все вокруг веруют в исконного Зевса, а ты, поганый отщепенец, во что-то свое. Неприлично, честные люди тебя не поймут, давай, Вася, исправляйся. Признаться в равнодушии к деньгам, к своей или чужой сексапильности — плюнуть в лицо общественному мнению. Ну, вроде как заиграл гимн, а ты не встал. Или зашел в церковь и не крестишься.
Но в чем закавыка? Как оно и водится с любой общей идеологией, люди выглядят проникнутыми ею куда более, нежели на самом деле. Ну, вроде как в СССР надо было изображать верование в коммунизм, а в Империи все были якобы православные, и т. д.
Нынешние люди изображают ретивое почитание Деньгам, благоговейное почтение к Буху и самые преданные чувству Траху, но в реальности… В реальности большая часть населения РФ, конечно же, никогда не бухала по-настоящему и даже не знает, как это. Совокупляется большинство — лениво и неохотно. Деньги же любят столь вялой и показушной любовью, что деньгам стыдно отвечать им взаимностью, отягощая карман такого поклонника.
Если у вас как-то наоборот — вы, пожалуй, в меньшинстве, можете себя поздравить. Хотя бы за честность.
Как бы пьянство
Начнем с самого безобидного. Причащение культу Алкоголя начинается, как водится, в школьном возрасте. При этом пить школьник, как правило, не умеет и делает это редко (сравнительно с реальным бухариком, чей светлый образ осеняет эксперименты).
Зато какой пиар! Идут ребята с нежными лицами лет пятнадцати, один шутит: «если выпивка мешает учебе, брось такую учебу!». Ага, сейчас. Вам, ребята, еще лет пять-семь пить по-ускоренному, чтобы вы начали бросать что-то в жизни ради алкоголя (мы не обсуждаем, круто это или наоборот, мы фиксируем факт — чтобы спиться, нужны время и практика).
Как пелось в старой рок-песенке — «они визжат, бутылку пива раздавив на троих». Сколько бы ни было пива — визга всегда будет больше и понта: «мы вчера с пацанами бухали». При этом количество выпитого умножается на два, а количество идиотских подвигов на десять. «А Колян такой, ваще в хлам», «ваще реально ужрались», и самый понт на вопрос учителя, где вчера был, горделиво ответить — «в запое». Притом что запой — строго определенный термин, связанный прежде всего с типом обмена веществ, и у подростка такого просто не может быть.
Нет, процентов десять — реально спивается годам к 20—25. Пацан сказал — пацан сделал. Все честно. Но позиционирует себя как матерых пьяниц… не сильно ошибусь, если скажу, что как минимум половина. Водка пацану — что верующему иконка. Не можешь помолиться — хоть поклонись.
С возрастом разрыв между словом и делом — увеличивается. «Вчера вино пили, о как!» Спрашиваешь — выясняется, две бутылки на шесть человек. Пили они, ага. Реально пьющему это даже не размяться, ему такой процесс — оскорбление идеи. Но реально крепких на выпивку, пьющих и часто, и много — не более 10—20 процентов. Это либо очень здоровые люди, богатыри, либо совсем больные — не завязавшие алкоголики. Последних в России более, чем каждый десятый в поколении, но… эти ребята, как правило, либо в могиле, либо в завязке.
Однажды я был на семинаре в пансионате администрации президента. Пили, как водится, каждый вечер. Пили так: ставили на стол 3-литровую бутыль водки, наливали каждому в рюмку. К концу посиделки некоторые выпивали рюмку, некоторые — нет. Бутыль уносили, и завтра была она же. На хрен она вообще была?
О, тут мы переходим к главному. «Бухать ты можешь не бухать, но уважать бухло обязан». Некогда я пил много, и мне проще не пить вообще, чем ваш «бокал шампанского». Казалось бы, не хочешь — не пей. Но сколько раз на меня смотрели, как на еретика, оскорбившего символ веры! «А почему ты не будешь?», «а ты чем-то болен, да?», «ну хоть пригуби!». Истинно верующие достали.
Как бы разврат
Современный человек должен выглядеть сексуально озабоченным. Понимающе хмыкать, цокать, давать понять «как мне оно надо». Давать понять, что готов к совокуплениям каждый день, и три раза в день, и с теми, и с этими, и еще раз, пожалуйста. Это хороший тон и, в некоем смысле, отправление культа.
С некоторыми, однако, противоречиями. Признаться, что тебя возбуждает порнография, — как-то неловко, но более неловко — признаться, что она тебя не возбуждает. Как так? Больной, что ли? Признаться, что тебе чего-то важнее секса по этой жизни — будь то телеящик, рыбалка, церковь, кабак — как-то именно непристойно.
Между тем крайне малое количество населения имеет секс каждый день и помногу, а далеко не каждый — каждую неделю, а самое страшное — далеко не каждому оно вообще надо. Но признания такого рода в начале XXI века — из ряда неприличных. В XIX веке было бы невежливо заявить «хочу трахаться каждый день», в XXI веке невежливо сказать, что тебе не особо надо. Сексуальная свобода, якобы снизошедшая на народы, оборачивается вовсе не принципом «каждому по его желаниям». Речь идет скорее о принуждении к желанию, причем желанию, как правило, одного и того же… Шаг в сторону — сексуальное извращение. В идеале все социально адаптированные человеки должны хотеть одну и ту же модель с обложки журнала. Такая вот идеология, значит.
Некогда был опрос, людям предлагали на выбор: ночь с любимой кинозвездой или прогулку с ней по центральной улице, чтобы все знакомые видели, что якобы у вас «ночь». Большинство, выдержанное идеологически, выбрало погулять. Чтобы все как у людей.
И вот еще одна социология: в Европе за последние 50 лет секса стало меньше. Именно частоты контактов. Немцы, французы, англичане — сами признавались социологам, называя заветную цифру. Переиначивая поговорку: вот тебе, бабушка, и сексуальная революция.
Как бы нажива
Теперь касательно поклонению золотому тельцу. В России эта идеология много жестче, чем на Западе, кто бы спорил. Там круто забить на денежную работу и отдаться интересной. «Ты нашел в себе силы пойти на это!» В России — наоборот. Круто стиснуть зубы и мучиться. Не дай бог показать, что деньги тебе не важны. Лохан-хипан, что ли?
Но мы действительно любим золотого тельца? Или облизываем его лишь затем, чтобы о нас плохо не подумали окружающие? Средний россиянин, алкая бабла, выбирает себе экстенсивный путь, а не интенсивный. То есть не меняет род занятий, а гонит трудочасы. Пять часов в день — пятьсот тугриков, десять часов — тысяча. Или ищет такое место, где трудочас той же лабуды стоит дороже на 30 процентов. Загрузив себя работенкой по маковку, найдя себе теплое место с 30 процентами прибавки, он думает, что именно так делаются карьеры и деньги.
Все это, с точки зрения золотого тельца, и есть чистое лоховство. Капитал делается не экстенсивно, а интенсивно. Строятся схемы, берутся под контроль активы, сбрасываются пассивы, деньги делают деньги, а ты — строишь новые схемы, и т. д. Наш прагматичный россиянин боится, что его заподозрят в «безделии», и занят какими-то бесконечными делами 25 часов в день. Но он хочет скорее не денег как таковых, а работать с 9 до 6, а лучше побольше. Желание денег как раз начнется с того, что вот это «с 9 до 6» ему категорически надоест. Многим в работе нравятся «интерес», «гарантии», «хорошие люди», «чай попить» и прочее человеческое. «Я работаю только за деньги, приличные деньги», — долдонит современный русский. За что бы он ни работал на самом деле, любой повод, кроме денег, кажется ему неприличным…
Александр Силаев, "Красноярский комсомолец"
