В одной беседе всплыло вопрошание, на чем пестовать поколение. О героическом здесь и сейчас. О героическом, как оно было в СССР. И о героическом вообще, так сказать, по понятиям.
Взрыв постамента
В какой-то момент с героическим в пределах СССР случился швах. Собственно, в тот момент, когда оно стало пост-СССР. Вспоминаются школьные портреты на стенах, портреты, надо думать, неких великих людей, абы кому портреты не вешают. И ответ школьника на вопрос, кто висит и зачем. «Какая-то дура пролетариата». Больше знать стало необязательно. Строй накрылся медным тазом, поместив под него и весь пантеон. На стенах остались сплошные «дуры». Даже Достоевский с Тургеневым были скомпрометированы… Тоже ведь висели на той стене.
Политолог Кургинян, наверное, справедливо пишет — обрушение идеалов в СССР было уникальным событием в мировой истории. Ибо обычно одни идеалы меняются на другие, одни памятники сносятся, но постаменты всегда пригодятся. На место одного пантеона тут же приходит другой. В случае конца СССР идеал меняли не на другой идеал, а на его отсутствие. То есть Ленин, как было объяснено, в лучшем случае проходимец, но… Николай Второй не стал ближе уму и сердцу среднего россиянина. По 5% населения готовы были молиться Сахарову и Солженицыну, все остальные просто кивнули на то, что свято место стало внезапно пусто.
Оспорен был не конкретный пантеон и не конкретные ценности, а ценности вообще. Из актуального исчезли не памятники, а именно постаменты. Это рискованная операция — взрывать постаменты для того, чтобы избавиться от конкретных памятников. Рискованная, потому что народ без «постаментов» — плохая опора в исторической долгосрочке. «За пятак продаст». Ни якобинцы, ни большевики — при всем зверстве своей реальной политики — так все же не делали. Они все-таки сносили именно «памятники», но тут же заполняя высвободившиеся вакансии.
Что же стало после 1991 года? То есть понятно, кто рулит, кто в теме, кто пахан, а кто лохан. Но не более. Ситуативная круть «пахана» не претендует на то, чтобы его портрет вешать на стену. Смешно. Да ему это и не надо. Он и не говорит, что он «хороший». Его господство идейно легитимировано скорее тем, что «хорошего» вообще не бывает. «Герой нашего времени? Герой нашего времени ездит на белом „мерседесе“, будучи выгнан из второго класса за хулиганство», — резюмировал фантаст Кир Булычев, когда его спросили о «героях нашего времени».
Лоховство и личность
Но это все только присказка. Свято место может быть пусто, но в исторически короткий срок. Народ, надолго отлученный от измерения идеального, загибается и рассеивается. «Зачем тебе жить, если нет того, за что тебе умереть?» Даже предельный циник, если он все-таки Господин, знает, за что ему умереть — за Господство и Свободу. За то, чтобы не кунали носом в парашу, за то, чтобы не париться рабом на галерах, и т. д. Конечно же, лучше пулю в лоб, чем лицом в парашу. Но это тоже «ценности». Это несколько иные памятники, чем у «добрых христиан» или «пламенных коммунистов», но это все равно «постаменты», это все равно бесспорные герои, идеалы и образцы и способность к почитанию. «Великая душа поверяется тем, способна ли она уважать и чтить» — это Фридрих Ницще, много чего не любивший, но много чего чтивший.
Россияне или погибнут как народ, или таки будут что-то чтить. А значит, и кого-то. Какой-то пантеон сохраняется, питаясь энергией снизу. Портретики Высоцкого, Сталина, куда реже — Николая Второго, Петра Первого, Пушкина… Какая-то сила все равно вешает нам эти портреты, и спасибо той силе, и второй уже вопрос, Сталин или Николай Второй, любой из них лучше, чем полное ничего. И правильный монархист, и правильный коммунист все-таки продадут не за «пятак», а за такую сумму, которую им, скорее всего, никто не предложит. И «красному», и «белому» проще верить в долгом историческом периоде, нежели серому.
Какие-то ценности, с прилагаемыми кумирами и героями, россиянам предпишут сверху. Вопрос — какие? Самое простое тут — вспомнить советские пантеоны. Солдата, погибшего на посту, передовика, вырастившего суперсвинью, мать-героиню, честного мента, желательно тоже погибшего, и т. д.
Однако, если внимательно вглядываться в советский героизм, не оставляет чувство, что это… первые среди последних. Герои в одном ракурсе и жертвы в другом. Вот затонула подлодка «Курск» в 2000 году, и всех утонувших посмертно записали в герои. И это очень советский ход — «павшие на посту». Но позвольте, какой героизм, если это жертвы, если они ничего не решили, если их судьба — типически схожа с жертвой маньяка-убийцы? Все, кого ночью изнасиловали за гаражами и там зарезали, — тоже герои? Нет, их жалко. Не более того.
Корчагин, Матросов, Мересьев — кто еще вспомнится? — это нулевая рефлексия. На таких примерах можно воспитывать скорее потерпевших, стойких к своим несчастьям, нежели элитария. Вот если бы они колебались. Да-да, как это ни странно. Элитарий не колеблется, когда действует, а в уме он весьма подвижен. Его логика: за спасибо пусть лох мрет, это его базовое занятие. Рисковать — да. Но перед этим надо определиться, а перед этим все-таки задуматься. К красным пойти, к белым, к зеленым? В партизаны — к самому себе? Заняться спекуляциями за линией фронта? Забить на все и стихи писать? Или вообще свалить в Тибет? Только решение, принятое с учетом широкого спектра, ценно. Человек, который не видит мир и не думает, — он что, принимает решения? А если поступок не следствие решения — это ведь, простите за грубость, образцовое поведение хорошо дрессированного раба. То есть это все равно идеал. Весь вопрос — для кого?
Давайте вспомним, откуда «герой» возник. Для европейца герой — персонаж трагедии. Для начала — античной. Но и Гамлет тоже. Человек, начавший думать сам и решаться. Это главное. Пока все решено за человека, героя нет. Страшной смертью погибают мученики, до седьмого пота вкалывают труженики, а герой начинается с рефлексии.
Александр Силаев, "Вечерний Красноярск"
