«Метафизика труб», Амели Нотомб

В России, пожалуй, только одна Амели может соперничать по популярности с Одри Тоту. Это Амели Нотомб. Автор шестидесяти четырех романов, большая часть из которых никогда не будет напечатана — Нотомб повелела сжечь рукописи после ее смерти. Она встает каждый день в четыре утра и пишет до восьми. Она ест гнилую пищу (чтобы «наказать свое тело») и носит на голове абажур (без комментариев). А еще Нотомб пыталась покончить с собой в три года — и об этом как раз поподробнее, раз уж речь о «Метафизике труб»: ее последней автобиографической книжке, изданной на русском.

«Надо вам сказать, что трубы живут своей, метафизической жизнью. Славомир Мрожек любил записывать на водосточных трубах приходившие ему в голову мысли, и никто не понимал: то ли это философские сентенции, то ли смешные глупости. А может, и то и другое. Ведь что такое труба? Это редкостное воплощение полноты и одновременно пустоты, полая материя, тонкая мембрана, отделяющая существование от небытия» — таким вот отвлеченным образом писательница комментирует два года после появления на свет. По заверениям Амели, она находилась в вегетативном состоянии, никак не реагируя на внешний мир. Но даже из такого неблагодарного материала, как «младенец-овощ», у мадмуазель Нотомб получается чрезвычайно занятный рассказ. Что уж говорить про пробуждение «от спячки», когда внешний мир наконец проникает за тонкую мембрану маленького существа?

«Метафизика труб» охватывает три первых года жизни, которые Нотомб провела в Японии. Это был ее персональный рай, в котором она была полновластной хозяйкой — недаром с первых строк романа лирическая героиня аттестует себя не иначе, как Бог. Только позже Амели понимает, что не всесильна. Например, со зловредным старшим братом «антиБогом» ей никак не сладить: «Вот возьму и вообще не буду называть его по имени. Нет имени, нет и брата». И даже главная жрица ее веры, обожаемая нянюшка Нисио-сан, при ней не навсегда — отца Амели, бельгийского консула, рано или поздно переведут в другую страну «Когда тебе три года, ты уже знаешь, что когда-нибудь умрешь. Но сия печальная перспектива тебя совсем не тревожит: ведь это произойдет так не скоро, что кажется маловероятным. Но вот узнать в этом возрасте, что через год, два или три ты будешь изгнана из райского сада, хотя не нарушила ни одной самой суровой заповеди — урок жестокий и несправедливый».

Без злоупотребления цитатами о «Метафизике» ничего толком и не скажешь. Обильной рефлексией по поводу самого нежного возраста в литературе грешат давно, но самым приемлемым антиподом-аналогом Нотомб будут, пожалуй, «Слова» Сартра. Аналогом потому, что в собственный миф оба автора проникают с одинаковым самозабвением. А антиподом — потому что Сартровской тяжеловесной глубины тут нет и в помине. Серьезных и неоднозначных вопросов в книге тьма. Но Амели, с одной ей свойственной виртуозностью, умудряется подчинить и исчерпать их на уровне остроумных афоризмов и деталей столь тонких, что непонятно, как их вообще можно было различить. Наверное, это доступно только тем, кто в младенчестве топился в прудике с домашними карпами.

Чаще всего рецензии на книги Нотомб начинаются примерно как эта — личными обстоятельствами из жизни enfant terrible французской литературы. О чем же еще говорить, когда к общему знаменателю ее глубинно-поверхностная и серьезно-легковесная литература сводиться не желает? К счастью, этой книгой писательница сама подкидывает ловкое наименование. «Метафизика труб» — это не только название книги. Это такая универсальная метафора для всей прозы Амели Нотомб. По ней скатываешься, и не за что уцепиться. Обыкновенно это считалось бы недостатком — но только не в случае с Нотомб. Потому как цепляться не хочется, да и не нужно: «Смотри же! Смотри хорошенько! Это жизнь! Перед тобой самая обыкновенная жизнь: слизистая оболочка, внутренности и бездонная дыра, которая требует наполнения. Жизнь — это и есть труба, которая глотает, глотает, но никогда не насыщается».