В старых диктофонных записях неожиданно обнаружил разговор с Кириллом Серебренниковым — годичной давности и, казалось, давно утраченный. Меня тогда, прежде всего, интересовало, как он выстраивает отношения с артистами в ходе работы над спектаклем, насколько они у него управляемы? Серебренников привозил «Охоту на Снарка» — вещь стройную, четкую, почти что математическую, которая «должна воплощаться как машина», по его собственным словам.
А в Москве тем временем шли его же свеженькие «Идиоты» по Ларсу фон Триеру, предполагавшие огромные зоны актерской импровизации. Правил нет, все зависит только от материала, предсказуемо пояснил режиссер, в беседе вообще избегавший категоричных формулировок; впрочем, некоторые его фразы удалось-таки отлить в бронзе. Находка, кстати, пришлась почти-то к юбилею: 7 сентября одному из самых популярных отечественных режиссеров исполнилось 45 лет.
- Говорят, что физики знают все тайны мироздания (Серебренников по образованию — физик). Режиссеру их знать не нужно, но он должен очень хотеть эти тайны раскрыть. Потому что если он уже со всем знаком, какой смысл этим заниматься?
- Существуют разные режиссеры. Например, координаторы, которые сводят в единое целое усилия художников, композиторов, артистов, драматургов и так далее: такие диспетчеры что ли. Режиссеры вампиры, которые всех доводят до истерики, и только из этой истерики что-то творится. Есть режиссеры-доноры, которые всех заряжают. Я предпочитаю более авторскую режиссуру, которая предполагает, что ты суешься во всё, даже не очень во всем этом разбираясь. И я скорее донор, потому что мне важно, чтобы люди существовали в магнитном поле замысла.
- Я — человек, который должен найти для себя сильную мотивацию, чтобы взяться за спектакль или фильм. Режиссер тоже работает организмом, впускает материал в себя — и поэтому я редко что-то делаю на холодном, расчетливом глазу. Последнее время меня меньше интересуют тексты, а больше — истории. Какие-то напряжения в природе, в обществе, точки боли, что ли. Сложно это точнее сформулировать.
- Не могу заставить себя работать над текстами, которые все ставили тысячи тысяч раз. Вот та же «Чайка» — она, конечно, великая, но это как Ганг — большой, красивый, но такой грязный!
- Текст, который меня притягивает больше всего — это лермонтовский «Демон». Я его делал в разных проявлениях раза четыре уже точно, и, может быть, сделаю снова.
- Все что сейчас происходит — ровно обратное тому, что когда-то предлагалось нами (в статье «В поисках сложного человека», написанной в 2009 году в соавторстве с Даниилом Донудреем). Несколько лет призрак сложного человека блуждал по стране, а сейчас нет — тенденция упрощения, ухода от сложности. Да, отношение к людям как к существам примитивным и превращение их во все более примитивных — это неуважение к ним. Но сложный человек мало кому нужен, потому что он опасен.
- В любом городе есть небольшая среда людей, которые стремятся к сложности и знают о существовании сложного вокруг себя. Они могут быть взяты в сообщники, в зрители, в собеседники любого проекта. Это не будет иметь массового значения — ну и что?
- Мне кажется, что ТЮЗы — это пережиток советской системы. Она неплоха, для своего времени и ситуации была полезна, и очень большое количество людей воспитывалось именно на театрах юного зрителя. Сейчас все иначе выстроено. Любому театру никто не запрещает делать качественные спектакли — но «театр юного зрителя»? Это означает, что там должны быть только сказки? Трудно представить артистов, которые всю жизнь играют Карлсонов и елочки. Это такая дисквалификация, которая постепенно превращается в абсурд.
- Своих студентов я пытаюсь ориентировать на серьезное и глубокое отношение к профессии. Планка же все время съезжает: того, что называется режиссером, того, что называется спектаклем, того, что называется пьесой. Планка качества и количества трудозатрат, вложенных в квадратный миллиметр творческой территории. Людей, которые называют себя режиссерами, не являясь ими по факту, сейчас много.
- Я сторонник такого театра, который занимается социальной терапией. Искусство — никоим образом не развлечение и не навевание человечеству сна золотого, а как раз изучение темных закоулков человеческой природы и социальных движений. Побуждение к мышлению. Там, где что-то поломалось, туда сразу же приходит искусство. Оно всегда исследовало запретное, табуированное, противоречивое, больное, болезненное. Честно, говоря, я даже не понимаю, чем оно еще может заниматься.
- Говорить о том, что будущее театра за мультимедиа, почти то же самое, что рассуждать про черные кулисы — мол, это будущее театра или его прошлое? А что такое тогда стул на сцене? Я видел большое количество спектаклей, сделанных в традиционной манере, которые поражали мое воображение. Мультимедиа — только инструмент, не более того.
- Понятие новой драмы было немножко всеми фетишизировано. Новая драма — это всего лишь новая пьеса. Не стоит усложнять.
- Попытки вычленить из всего происходящего в современном театре какой-то тренд болезненны. Это только иллюзия аналитичности. Она терпит полное фиаско, потому что у нас в стране не разработан никаким образом дискурс: нет слов, названий, терминов которыми можно было бы определить целые направления в искусстве. Например, на стенке в галерее Tate Modern висит подробнейшая периодизация, и ты можешь посмотреть, условно говоря, как модернизм сменился на постмодернизм, и какие там были речки и ручейки. Лучшее в мире британское искусствоведение рассуждает о культуре серьезно и внятно, а в нашем случае от ученых-теоретиков ничего кроме поклепов и погромных статей мы про себя не читаем. Эту ситуацию никак исправить нельзя.
- Я не пытаюсь интерпретировать спектакли со стороны, не как режиссер, а как зритель. Я мог бы это делать, но ведь любой спектакль — это некое зеркало, в которое вы смотритесь. Поэтому я могу сказать, что меня волновало, когда я его делал, и больше ничего не могу сказать: не могу поставить его в ряд, не могу определить его к какому-то направлению. Это должны быть какие-то другие люди. На западе пишут книжки о современном театре, и у нас стали писать. Они, конечно, больше пишут про мечты авторы, чем про реальность, которую они описывают. Но и это уже неплохо.
- Как охарактеризовать театр единым образом? В России сейчас больше 600 театров, и говорят, что этого даже недостаточно. В каком-то месте театр — игрушка жены губернатора, в другом губернатор любит женскую гандбольную команду, а театр не любит, и тот тихо загнивает. Где-то театр за маленькую провинность прижимают к ногтю, а где-то он расцветает, и там цветет все современное, буйное и противоречивое. Где-то театр является культурной практикой, а где-то он для украшения жизни горожан: им тяжело, а тут вышли все в париках и кринолинах, и сразу настало счастье. Везде по-разному, и театр должен быть разным. Не может быть везде театра Серебренникова — это было бы страшновато.
фото: sostav.ru
