«Одиночество в тайге — крепкая отрава,
однажды ее хлебнувший, если он чего стоит,
не может уже отказаться, а отказавшись поневоле,
страдает, как о невозможной, невосполнимой потере в жизни»
Прочитав харизматичный роман Виктора Ремизова, в минувшем году ставший финалистом «Большой книги», ловишь себя на мысли, что вот он — литературный «Левиафан», спокойно плескался в глубинах океана, когда его кинематографического собрата ещё никто даже не пытался обсуждать. Здесь есть и потрясающие красоты суровой природы, и острый человеческий конфликт, и непролазный мрак российской действительности, и глухое мужское отчаяние, которое принимает неожиданные для «цивилизованного» человека формы. Фильм Звягинцева содержал, помимо прочего, антиклерикальное высказывание, Ремизов же покушается на высшую касту современной России — силовиков, которым позволено всё, которые как-то вдруг опять превратились в лагерных надсмотрщиков за собственным народом, и за это обожествляются властью.
В обоих случаях дерзкие мысли высказываются в лоб, без подтекстов, а многочисленные метафоры лишь следуют за этим тараном косяком тропических рыбок. Однако если Звягинцев упивается абстрактной общечеловеческой метафизикой и творит притчу, то Ремизов твердо заявляет, что пишет только о России — о настоящей, подлинной, той самой. Будучи москвичом, он говорит о таежном житье-бытье, охоте и рыбалке, с трепетом пришлого человека, почти ставшего своим, но до сих пор опасающегося спугнуть нечто неназываемое, сокровенное неверным словом или жестом. Для царства людей он подбирает иные интонации — не любовь, но попытка понять и принять происходящее во всей его мерзости как нечто неизбежное.
Неудивительно, что сюжет романа, если слегка исказить его конструкцию, легко пересказываются с позиции сериальных рельсов. Наши дни; московский банкир Жебровский, уставший от столичного бардака, покупает себе охотничий участок в глухом медвежьем углу где-то на Дальнем Востоке. Угодья располагаются неподалеку от затерянного в лесотундре приморского поселка Рыбачий, где остались жить одни охотники, да надзирающие за ними менты. Поскольку государство промысловых лицензий осознанно не выдает, аборигены поголовно вынуждены заниматься браконьерством, что, впрочем, не вызывает у них никаких угрызений совести — их отцы и деды поступали также, а к закону в этих диких краях всегда относились равнодушно. Часть добычи приходится отдавать ментам; эти отъедают животы, катают областное начальство на вертолете, чтобы постреляло по фауне из автомата, а потом мирно отъезжают на пенсию куда-нибудь в теплые края.
Такая экосистема хрупка: мужики своенравны, соприкосновений с полицаями избегают, и если своевременно не замять конфликт, то полыхнет на всю округу. Повздорили угрюмый Степан Кобяков и подполковник Тихий; пока начальник, привыкший аккуратно решать проблемы, пытается успокоить народ, его ретивый зам выписывает на подмогу опричников из столицы, после чего повествование обретает черты авантюрного таежного боевика. Кобяков уходит в тайгу, за ним вдогонку бросается его давний соперник, в поселке обнаруживаются свои революционеры и коллаборационисты. Столь лихой сюжет, украшенный сплошь типажными персонажами и вычурной экзотикой вроде исполнения на гитаре моцартовского «Реквиема» в охотничьей избушке, роману даже вредит. Тонкие и умные авторские размышления о феномене русской воли, которая в своем бегстве от любого закона охотно подкармливает любое беззаконие, вязнут в приключенческой фактуре.
Между тем, быт и думы здесь, конечно, куда интереснее, нежели эта самая фактура. Есть утопист Жебровский — отчасти ходячий камертон романа; сетует, что местные возмущаются «не дурным устройством власти, но лишь справедливостью или несправедливостью её действий», таскает с собой книжки Марселя Пруста и сборники с классической музыкой, но все равно надеется прочувствовать, распознать, ощутить таинство заповедных мест, слиться с ним. Есть Кобяков, живое свидетельство того, как тайга может развоплотить человека, оставив от него лишь волю и гордый дух в телесной оболочке — ничего лишнего; он бесстрастен, не гнется под события, бежит от них. Есть капитан Семихватский — этот лезет в грязь, пытается перестроить жизнь в соответствии с духом времени, но втайне завидует гордым землякам, не дающим взяток и не гнущих шеи. А над всем ними — тусклая, но заманчивая иллюзия свободы
Ведь даже в непролазной тайге в твое зимовье могут в любой момент вломиться бравые парни в масках, которые оберут, покалечат, унизят и отправятся дальше по делам государевым, а после смерти им — не тебе — поставят красивый памятник. Все это страшно, красиво и чутко передано: правильный и нужный роман, ничуть не менее выразительный, нежели правильное и нужное кино.
Уже рассвело, но утренний ясный свет был еще за сопкой. Отражаясь, он проникал сначала в ущелье, потом, слабея, в тень тополевого леса, на их поляну, и здесь было сумрачно. Ветра не было совсем. Ничего не напоминало о вчерашней небесной канители. Кустарники, ветви тополей до самых макушек поседели от мороза, камни в ручье обрисовались проседью и прозрачным ледком. Все замерло и замерзло. Пожухшая трава за ночь стала седой. Березы за сгоревшим зимовьем тихо-тихо покачивали тонкими веточками-висюльками, осыпанными морозным серебром. Все было белым, строгим и безразличным к людям, сидевшим у огня.
АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2015 — 416 стр. Тираж — 2 500 экз.
