Фестиваль современной драматургии «Драма. Новый код» в седьмой раз вышел на тропу войны. На сей раз продлится он всего три дня против уже привычных пяти, кроме того, конкуренты по части культуры у него серьезные — где-то на правобережье стаптывает свои чешки танцевальная «Айседора», а в академовском лесу и вообще повсеместно готовятся заполыхать костры за авторством тружеников добровольно-принудительных субботников. Аншлагов нет, и вряд ли они будут; горожане, как обычно, продемонстрируют полное равнодушие к главному театральному событию сезона. Это, впрочем, нормально, поскольку революция всегда была уделом наиболее продвинутых и сознательных граждан.
Собственно, революция (французская) и стала лейтмотивом нынешнего форума; на грубовато сочиненной афише ДНК-VII красуется известная дама с обнаженной грудью, а фестивальная программа разделена на три цвета, что должно подразумевать размышления драматургов касательно свободы, равенства и братства. Кстати, синий, белый и красный — это ещё и цвета флага одной страны, которая к свободе, равенству и братству («утопические, но такие притягательные слова», — с тоской произнесла одна культурная чиновница на открытии фестиваля) всегда тянулась, но как-то по-своему. Пространство для ироничного осмысления здесь огромно, и уже за это стоит сказать организаторам большое спасибо.
«Синий» день модерировал известный критик Павел Руднев; он рассказал, что отбирал для программы тексты свежие, на других драматургических форумах ещё не примелькавшиеся. Для любителей статистики сообщу, что все три пьесы, прозвучавшие на ДНК в пятницу, написали женщины, во всех трех пьесах на первых ролях женские персонажи, а общее количество знаков мой Word оценивает в 29 069 — число безусловно женское; к какой из трех сущностей революции день относится, даже боюсь представить. Вероятно, к равенству (хотя об эмансипе не было сказано ни слова). Все три пьесы оставили ощущение незавершенности и недосказанности; кажется, ни одну из них не поставить вот так, с листа, потому что спектаклю все равно не хватит ни воздуха, ни фактуры.
Прочтение пьесы «Луизиана» драматурга Натальи Антоновой представлял режиссер Антон Безъязыков. Он же придумал поистине гениальную вещь — начинать фестиваль с музыки господина Лепсверидзе; кажется, ничто так точно не отражает состояние современной массовой культуры, как феномен Лепса, а пьеса-то в первую очередь — про массовую культуру, а уж потом — про трагедию гуманистов и чиновников, чей конфликт порождает поглощающую людей бездну (почти цитата из текста). Это любопытная попытка поразмыслить над феноменом фатума и понукаемого им раскаяния в лицах и картинах современности: в некой области тонет теплоход с пассажирами на борту, «крупная транспортная чиновница» Маринина (Елена Привалихина) терзаема бессознательным чувством вины и собственным сыном-мажором, который к трагедии социальной примешивает трагедию семейную. Маринина переживает с бокалом вина на своей кухне и с книжкой на Мальдивах, а другая женщина — в Подмосковье, с чурбаном-мужем и зловредной свекровью; она потеряла в катастрофе ребенка, и именно к ней заявится обуреваемый благими намерениями сын Марининой под видом «психолога МЧС».
Перекрестные муки, угрызения совести и видения, перемежаемые долгими, подчас юмористическими ремарками, сплетаются в сериальный по своей природе текст. Он обладает и необходимой для этого кинематографичностью, и стопроцентной узнаваемостью в плане характеров, и совершенной простотой авторского высказывания; пожалуй, чересчур наивного, чтобы представлять большой интерес для постановщика.
Вторая пьеса называется «Тушь, варенье, птеродактиль», написала её норильско-московский драматург Дарья Верясова, а замечательно представила в форме эскиза русско-итальянский режиссер Алессандра Джунтини. Эскиз, безусловно, стал украшением этого фестивального дня — легкий, стремительный и артистичный, под стать удобному для восприятия и употребления тексту. Три слабых и, в целом, комических героя состязаются в знании законов жизни; состязания представляют собой соревнования по иронично-семейному садизму. Открытый финал, отсутствие каких бы то ни было нравоучений со стороны драматурга, аккуратно очерченные, но намеренно недовинченные персонажи открывают для потенциального режиссера огромные и удобные для обитания пространства; очевидным образом, это современная драматургия широкого доступа, где при помощи слегка обновленного инструментария повествуется о вечных проблемах.
Завершала театральный день (дальше был ещё вечерний показ от Школы документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова) читка пьесы очень интересного драматурга Марины Крапивиной в постановке Андрюса Дарялы. Пьеса называлась «Сигналы примирения»; прошедшее время использую, поскольку по окончании показа выяснилось, что текст до сих пор находится у автора на кончике карандаша — вполне возможно, что представленный вариант не является окончательным, и пьеса вообще сменит название (ну, а вдруг?). История об угасающем блаженном старичке (Алексей Исаченко), которого на больничной койке опекают две фурии — ожесточенная дочурка и нахрапистая вторая супруга — буквально источает скепсис в способности сочетать сердечность и меркантилизм в одном человеческом флаконе. Первая из них, ухаживая за больным человеком, постепенно (с этим «постепенно» в тексте есть определенные проблемы — героиня меняет облик почти незаметно, и потому проще изначально вообразить её коварной хищницей, нежели человеком, из которого каждодневный тяжелый труд в конце концов вымыл нечто человеческое) становится одержима идеей наследства; не столько это самое наследство требуется ей самой, сколько хочется, чтобы оно не досталось сопернице. А вторая — олицетворение большинства российских женщин далеко не среднего возраста — всячески пытается очернить невестку и просто плывет по течению, пользуясь безграничным доверием мужа. Ни той, ни другой нет особого дела до тех пресловутых сигналов, которые посылает им старик — к слову, тоже неприятная личность, которая то ли играет с родственниками, то ли от души самодурствует.
Пьеса мрачная, страшная — и сложная; режиссер увидел в ней квартирный вопрос, испортивший людей, хотя надо было увидеть обычные человеческие судьбы — благо, характеры, как оттиски в янтаре, выписаны тщательно и со знанием дела. Это, разумеется, вовсе не рассказ о дележке нескольких квадратных метров, а трагедия абсолютного дисконнекта, когда под спудом непонимания со стороны близких и в отсутствие награды ментальной, человек предпочитает награду вещественную. Здесь нет злодеев, а есть лишь неприятные физиономии, которые мы каждый день видим в зеркале. Будет замечательно, если эту пьесу поставят где-нибудь по соседству от Красноярска или даже в нём самом; а в афише сделают пометку: «Людям старше 30 вход обязателен».
В субботу все будет ещё интереснее; вы ещё успеваете, правда.
