В этом году идейный вдохновитель фестиваля «Звезды джаза над Енисеем» московский пианист Даниил Крамер привез в Красноярск немало интересных музыкантов. Некоторых из них — как, например, американского саксофониста Джеффа Деккера — здесь услышали впервые. А сам Джефф отметил, что не ощущает разницы между американскими и российскими джазменами. Даниил Крамер в интервью «ВК» прокомментировал слова своего коллеги, в дуэте с которым он открывал фестиваль.
В чем разница
Так и нет разницы, Даниил Борисович?
Джефф имел в виду, что не ощущает разницы в классе. Естественно, стилистическая разница есть. Тем более что он выступал здесь с музыкантом, который и в России-то отличается от других джазменов. (Смеется.) Я нечто среднее между классическим музыкантом и джазовым.
А насчет отсутствия разницы в классе Джефф прав. Молодые джазовые ребята из Москвы и Петербурга сейчас играют на уровне, который не только сравним со среднеевропейским, но и частично его превосходит. И вполне уже сравним и с американским уровнем. Еще неизвестно, кто на кого будет равняться лет через десять.
Разве в советские годы уровень нашего джаза был ниже?
И намного. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Из-за того, что я вовремя понял, чем плох был тогдашний советский джаз, я определился, чего бы мне не хотелось делать в музыке.
И чего же?
Я не хотел бы быть вторым. А советский джаз — при всем моем величайшем почтении к тем, кто его делал, — всегда был вторичен, во всем. Даже в тех произведениях, которые создавали советские джазмены, в основе все равно были идеи, рожденные в США, или европейцами, уехавшими в Штаты. Повторяю — при моем величайшем почтении к таким людям, как Герман Лукьянов, Олег Лундстрем, Георгий Гаранян, — тем не менее это был путь вторичного накопления информации, путь школы.
Сейчас картина иная?
На мой взгляд, последние лет
С величайшим почтением также отмечу, что нахождению первичности нашего джаза способствовал Леонид Чижик — используя приемы американцев, он тем не менее искал собственный путь. И оказал на меня гигантское влияние. Именно в плане соединения композиторства и импровизаторства, классики и джаза — тот путь, по которому идет европейская музыка.
За подражания отчисляю
Так в чем же индивидуальные особенности современного отечественного джаза, что отличает его от других течений, делает первичным?
Уточняю: он еще пока не первичен, но и не настолько вторичен, как был в СССР. Что делает? Другая ментальность. Не американская ментальность, а другой тип культуры, неразрывно связанный с русской и европейской классикой. И то богатство гармонического мышления, которым обладает часть молодых российских джазовых музыкантов, меня просто поражает. Они играют очень красиво и совершенно не похоже на меня — мне это очень нравится.
Помнится, вы как-то говорили, что очень строго относитесь к своим студентам, если они кому-то подражают.
Выгоню в два счета! Хотя, если честно, в джазе есть первоклассные музыканты, которые всю свою жизнь посвятили какому-то стилю, и я не всегда знаю, как к этому относиться. Скоро к вам приедет пианист Григорий Файн. Своеобразная фигура в джазовой музыке, музыкант, который всю жизнь посвятил Оскару Питерсону, заранее поставив себя в положение последователя, адепта. Я бесконечно уважаю его талант, но сам не смог бы жить без собственных поисков в музыке.
А как вы относитесь к попыткам сохранить такие традиционные джазовые формы, как биг-бэнды?
Прекрасно отношусь. Правда, таких коллективов у нас в России осталось немного. В Новосибирске отличный бэнд у Володи Толкачева, в Екатеринбурге, в Красноярске весьма недурные бэнды. Сейчас два лучших биг-бэнда в стране — бэнд Бутмана и бэнд Кролла. Они далеко оторвались от всех остальных.
Ну а бэнд Олега Лундстрема?
Там все непросто. После ухода из жизни Лундстрема его оркестр принял Георгий Гаранян. Но они не смогли долго сосуществовать — видимо, из-за несовпадения музыкальных позиций. Бэнд — очень сложный организм, и такой лидер, как Гаранян, тоже очень непростой человек, у него были собственные воззрения. И хотя концертных позиций при нем бэнд Олега Лундстрема не утратил, вскоре они расстались. Бэнд без лидера не живет. И либо он набирает силы, либо теряет их, и другие приходят на его место. Как сейчас вырвались вперед биг-бэнды Кролла и Бутмана, которые очень интенсивно работают со своими коллективами. Но после ухода Гараняна бэнд Олега Лундстрема принял Борис Фрумкин, и, к его чести, он очень много делает для того, чтобы вернуть утерянные позиции этого оркестра. Так что, думаю, есть шанс, что нас ждет возвращение высококлассного хрестоматийно играющего бэнда. Что очень важно: хрестоматия — это классика. Куда бы мы двигались в музыке, если бы не было хрестоматии: Баха, Моцарта, Бетховена, Чайковского... Это стержень музыки, ее фундамент, от которого необходимо оттолкнуться, чтобы взлететь.
Кризис музыки
Вы не хрестоматийный музыкант?
Частично хрестоматийный. Когда я играю джаз, все же играю его в русле хрестоматии. А когда занимаюсь экспериментами — уже нет. Но зато мне есть от чего в них оттолкнуться, у меня есть основа, база. Некоторые уже называют меня живым классиком. Не знаю, как к этому относиться. (Смеется.)
В классической музыке у вас есть предпочтения?
Скажем так — дальше Прокофьева мне уже играть трудно. Хиндемита перевариваю с большим трудом — не мое. И когда бывал на концертах Штокхаузена, это была мука, с трудом высиживал. Даже такие композиторы, как Шнитке, тоже не мое, не играю его музыку. Видимо, я очень консервативен.
А Губайдуллиной?
Многое у нее мне нравится, но я ее тоже не играю. А вот Прокофьев мне ближе, чем Шостакович и Мясковский. Именно потому, что он в каком-то смысле современный моцартианец, неоклассик. Боюсь, что сейчас таких имен уже нет. Мне кажется, современная музыка вообще переживает серьезный кризис.
С чем это связано?
С тем, что мы до сих пор испытываем последствия музыкальных реформ Шенберга. Думаю, эти последствия будут ощущаться еще очень долгое время. Происходит постепенная примитивизация музыки, понимаете? И этот процесс начался именно с того момента, когда последователи Шенберга оттолкнули музыку от людей, уничтожили мелодизм, гармонию, и люди перестали понимать, что происходит в академической музыке. А свято место пусто не бывает, ниша заполняется чем-то другим.
Чем?
В данном случае — тем, что называется поп-артом. Эта музыка с неприхотливыми гармониями, с простыми, ни на что не претендующими ритмами, с несложным душевным восприятием завоевала мир. И процесс настолько масштабный, что он необратим. Тем более что правящие миром сим обнаружили, насколько выгодна такая примитивизация, и теперь они уж ни за что не допустят обратного процесса. Поп-арт создает практически обессмысленную толпу, которая готова верить власть имущим по первому зову. Такая обессмысленность достигается разными способами, но поп-арт играет в этом одну из решающих ролей.
Тем не менее не только концерты поп-музыки собирают публику, люди ведь ходят послушать и классику, и джаз.
Вопрос восприятия очень неоднозначный. Реальную ценность музыки может показать только время, а о сиюминутном восприятии мне судить трудно. В Мюнхене на концерте музыки Штокхаузена мой сосед в зрительном зале храпел у меня на плече, а потом орал: «Браво!» И таких случаев не десятки и даже не сотни. Многие люди — особенно это заметно в Европе — посещают концерты ради престижности, это какая-то значимая в их глазах тусовка, где респектабельному человеку обязательно надо появиться. Этакий снобизм, не имеющий никакого отношения к заинтересованности в самой музыке. Я с этим сам сталкивался не раз.
Хотите сказать, что и посещение ваших концертов для кого-то вопрос некоего престижа?
Не исключено. Но насколько это широко, не берусь судить. Я просто делаю свое дело, и, возможно, мои концерты — микроскопическая капелька, которая поможет удержать пару-тройку душ от влияния поп-арта.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск», №7 (248)
