Белое на черном, Рубен Давид Гонсалес Гальего.

Этот обзор я начинала писать четыре раза. Печатала, шмыгала носом, стирала готовое, ходила за чаем, плакала. Три дня, четыре попытки написать вразумительный и связный текст. «Э, мать, да тебе на пенсию пора», можете сказать вы. «Ну совсем уже, ни ума, ни стыда, ни совести», совершенно справедливо можете сказать вы. «Эй, это твоя работа!», можете сказать вы и будете абсолютно правы. Ну а я в ответ зальюсь горючими слезами и не отвечу вам остроумно. Слезоточивая бомба – вот что такое эта книга. Она любого может лишить способности ясно и иронично излагать свои мысли.

А вот высокопарная ерунда, патетика и сентиментальные шмыганья – напротив, так и срываются с ресниц, так и катятся по щекам, так и плюхаются на клавиатуру. Прочитав книжку, вы поймете, о чем я. Вы тоже не сможете весело пиликать, говоря о ней.

А потому мне хочется просто показать вам роман «Черное на белом» и его автора, Рубена Давида Гонсалеса Гальего.

Рубен Гальего обездвижен с рождения. Он болен ДЦП. Внук генерального секретаря компартии Испании, Рубен Гальего родился в Советском Союзе, был отнят у матери, объявлен умершим и низвержен в ад советских детдомов.

В книге «Белое на черном», напечатанной двумя действующими пальцами левой руки на компьютере, Рубен рассказывает о своем детстве. О друзьях, прикованных к кроватям и инвалидным коляскам; о нянечках, орущих и тычущих парализованного «черножопого сучонка» носом в закаканые штаны; об учителях, рассказывающих про великую страну советов и ее гуманных вождей.

Книга Рубена Гальего абсолютно автобиографична, каждая история в ней реальна.

Через месяц после того, как пацанов отвезли в дом престарелых, воспитательница поехала навестить «своих» подопечных. Приехала и рассказала все нам.
Из восьми человек выжил один Генка. Дом престарелых состоял из отдельных помещений барачного типа. Престарелые и инвалиды были рассортированы по степени инвалидности. «Наши» лежали в отдельном бараке с доходягами. Вдоль стен тянулись ряды кроватей, с которых стекала моча. К ним никто не подходил. Воспитательница привезла им компот ассорти в больших банках. Про Генку она сказала: «Злой какой-то». «А компот заберите, все равно ходячие съедят».
Я спросил ее, что будет со мной, когда я вырасту. Меня тоже отвезут в дом престарелых, и я умру?
— Конечно.
— Но мне тогда будет пятнадцать, я не хочу умирать так рано. Выходит, все зря? Зачем же тогда учиться?
— Ничего не зря. Учиться вы должны потому, что вас кормят бесплатно. И вообще, ты уроки выучил?
С тех пор я очень изменился. По малейшему поводу у меня наворачивались слезы, и я плакал. Не помогали ни уговоры, ни угрозы. Я кричал в голос.
Мне вызвали врача. Пришел молоденький парнишка, присел ко мне на пол, улыбнулся и что-то спросил. Я улыбнулся ему в ответ. Я не хотел с ним разговаривать. Но пришлось.
— Почему ты часто плачешь?
— Я не часто плачу.
— Почему ты плакал вчера?
— Я полз, ударился головой и заплакал.
— Я тебе не верю. Мне все рассказала твоя воспитательница. Ты все время плачешь. Это ненормально. Почему ты не хочешь со мной говорить?
— Потому что вы психиатр. Они все такие добрые сначала, а потом забирают в больницу. А в больнице колют уколы и дают такие таблетки, чтобы ты стал как Василек.
— Кто тебе сказал эту ерунду? Никто тебя не заберет. Кто такой Василек?
— Про больницу мне Вовка Москва рассказал.
— И где сейчас этот твой Вовка?
— Умер. Они все умерли. Они были добрые и умные. А Сашка Поддубный давал мне свои книжки читать. А теперь их нет, а Василек живой. Его в другой интернат отвезли, хороший, потому что он ползать может и сам в туалет ходит.
— А кто тебе рассказал, что они все умерли?
— Воспитательница. А еще она мне сказала, что меня тоже отвезут, когда мне будет пятнадцать. А сейчас мне десять.
Улыбающаяся воспитательница недоуменно смотрит на врача и говорит: «Ну и что? Что тут такого? Я это всему классу рассказывала». Врач закурил. Я впервые видел, как взрослый человек курит прямо в палате. Он мне почему-то нравился.
— Ты меня боишься?
— Да.
Он был совсем не злой. Докурил, посмотрел на меня и ушел.
А Генка умер очень скоро.

«Белое на черном» можно было бы назвать документальным произведением и завести по его материалам сто девяносто-двести уголовных дел, если бы не миропонимание его автора. Гальего не занимается протоколированием ужасов и фиксированием преступлений. Он рассказывает нам историю о Герое.

Я — герой. Быть героем легко. Если у тебя нет рук или ног — ты герой или покойник. Если у тебя нет родителей — надейся на свои руки и ноги. И будь героем. Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, — все. Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода.

Как-то Рубена Гальего спросили: «В романе вы описали часть своей жизни – самую страшную, безнадежную, но оставили за кадром хеппи-энд – встречу с матерью спустя 30 лет, спасение из нетерпимой к инвалидам России и т.д. Почему»?

«Потому что его не было – жизнь продолжается», – ответил он. «Жизнь продолжается, борьба продолжается, мне до сих пор приходится выживать, ничего не закончилось. И в жизни нет хеппи-энда, и в книге его тоже нет. А вообще роман подразумевает двух равноправных участников процесса. Если у вас в процессе чтения появляется ощущение безнадежности, это значит только одно: оно у вас внутри. Мне кажется, в каждой истории из этой книги есть маленький хеппи-эндик. Например, для меня выжившая собака без ноги – это хеппи-энд. Мальчик без ног, который побеждает в драке и потом беззлобно идет к своему сопернику, обещавшему его убить, и предлагает пойти на рыбалку, – это хеппи-энд. Даже когда офицер дальней разведки заканчивает жизнь как офицер дальней разведки – это тоже хеппи-энд. Он есть всякий раз, когда человек не озлобляется… Встреча с мамой тоже была и радостной и грустной одновременно. Может быть, я еще об этом напишу. Но в тот момент мне нужно было сделать единый смысловой кусок. Я его сделал: если человек готов драться до последнего и не сдаваться, это уже хеппи-энд - и не нужно никаких дополнительных фактов».

Анна Андерсен