В этом году жюри красноярского краевого фестиваля «Театральная столица» возглавила известный российский театральный критик Татьяна Тихоновец. Разбор полетов был строгий, но с ее оценками трудно не согласиться. Проблемы театров края во многом перекликаются с общероссийскими.
Хромает школа
Есть интересные открытия в Красноярском театре им. Пушкина и в Минусинском драмтеатре – благодаря тому, что возглавляют их сильные режиссеры Олег Рыбкин и Алексей Песегов. Это аксиома: есть режиссер – появляется театр. А с уходом режиссера он разрушается. И, к сожалению, большинству театров Красноярского края явно не хватает опытных художественных лидеров – режиссеров, сценографов.
А что касается актеров?
Актеры – главная ценность русского театра. И в красноярских театрах есть талантливые артисты. Но у молодых актеров серьезные проблемы – они плохо говорят, невыразительно двигаются. То ли плохо обучены, то ли плохо учились. Увы, такое – почти везде в провинции. А выпускники столичных театральных вузов сюда, не едут, предпочитают болтаться в Москве. Но что меня больше всего огорчило – в столь большом городе как Красноярск нет театров-студий, лабораторных театров, которые дышали бы в спину государственным театрам. Именно они воспитывают авангардную публику, создают разнообразие палитры, будоражат общественное мнение. Красноярску не хватает молодых безумных гениев, которые на чердаках и в подвалах творили бы новые формы. В итоге эти самые формы, как ни парадоксально, приходится ковать в краевом театре драмы.
Татьяна Николаевна, складывается такое ощущение, что современная драматургия вообще с большим трудом приживается на отечественной сцене – даже радикальные режиссеры чаще берутся за классику.
Разумеется, любой авангард всегда тяжело пробивал себе дорогу, он не может быть рассчитан на восприятие массового зрителя. Нужны особые площадки.
Вроде малой сцены?
Вы знаете, когда-то малые сцены создавались как пространство для лабораторных опытов. Но мало у кого это получилось. А репертуарный театр, который должен обслуживать большое количество зрителей, не может ориентироваться на эксперименты. Все удачные опыты новой или малоизвестной драмы повсеместно происходят именно на небольших экспериментальных площадках.
Театр обуржуазился
А что можно сказать об общем состоянии российского театра?
В нем произошла буржуазная революция. (Смеется.) И это не хорошо и не плохо – просто некий период, смена эпох. Но, соответственно, и публика сильно поменялась. Прежним постоянным зрителям – врачам, профессуре, учителям, студенчеству – всей нашей разночинской интеллигенции билеты на многие сегодняшние спектакли просто не по карману. В последние годы театр вообще сильно разочаровывает – он перестал быть местом, где решались важные вопросы. Причем, как ни парадоксально, сегодня запросы интеллигентной части зала зачастую совпадают с запросами буржуазной публики.
В чем именно?
Зрители желают спектаклей благостных, со счастливыми концами. Современная буржуазия – потому что в детстве многих из этих людей мамы не водили в театр. Говорю не в упрек – просто они жили в такие годы и в таких семьях. И чего они могут хотеть, если воспитаны не на классике, а на гламуре! Театр для них – развлечение, а не место, требующее какой-то душевной отдачи. А если в театре появляется спектакль, выходящий за рамки усредненного гламура, то, как правило, воспринимается он весьма неоднозначно – публика не готова к таким зрелищам. В чем, кстати, еще одна причина, почему новая драма с таким трудом пробивается – она в основном говорит о боли, о человеческих страданиях, о тех сословиях, которые оказались глубоко на дне. Благополучная и обуржуазившаяся публика такое категорически отторгает – ей неприятно это видеть. А интеллигенция, которая с трудом зарабатывает себе на хлеб, тоже отказывается смотреть на зеркальное отражение своих проблем на сцене театра – ей этого и в жизни хватает.
У вас не возникает ощущения, что новая драматургия интересуется только маргиналами, другие пласты общества не привлекают ее внимания?
Да, во многом это так. И среди части современных драматургов – возможно, даже очень талантливых – есть те, для кого это всего лишь модная тема. Скажем, братья Пресняковы – заметно, что они пишут свои пьесы с абсолютно холодным сердцем, четко следуют конъюнктуре. Но есть и другие, которые остро чувствуют нерв жизни и стремятся это честно отразить. Такие как Николай Коляда, его ученики Олег Богаев и Василий Сигарев, Александр Архипов – автор «Дембельского поезда», одной из самых честных пьес об армии.
Обуржуазленность театра – одна из причин того, что падает и уровень национального фестиваля «Золотая маска»?
Да, выбор, к сожалению, все сужается. И в столичных театрах не очень много хороших спектаклей – они весьма огламурены. А уж по-настоящему значительных – вообще единицы. Но все они очень «технологичны». Провинции трудно конкурировать со столичными театрами. Там другие деньги, другие весовые категории. И, тем не менее, иногда провинциальные спектакли вступают в конкуренцию и побеждают. Пример – ваш минусинский спектакль «Циники». Я в 2000 году как раз была в жюри «Маски» и помню яростные битвы между тем, давать ли специальную «маску» жюри Каме Гинкасу, Марку Захарову или минусинскому спектаклю. И ведь победил Минусинск!
Неподдающаяся форма
С малой формой все не столь печально?
Просто она менее зависима – согласитесь, легче поставить спектакль на 30-40 человек, даже на сто человек, чем на 500-800. И, потом, малая форма ближе к зрителю, острее чувствует жизнь, материал, с которым работает. А еще – сегодня очень мало режиссеров, владеющих искусством большой формы.
Чем это вызвано?
Новая генерация режиссеров воспитывалась малой сценой, театральным андеграундом – к большому пространству они не привыкли. Ну и мир сейчас такой – осколочный. На «Золотой маске» это особенно заметно – уже много лет подряд перебор интересных спектаклей малой формы, и с трудом набираются большие спектакли.
Кто из мастеров сегодня отдает предпочтение большому пространству?
Прежде всего, Лев Додин – он мыслит крупными категориями. Додина всегда интересовал человек в пространстве мира, государства, в пространстве каких-то больших катаклизмов. Собственно, самый великий его спектакль – «Братья и сестры», настоящий театральный эпос. Но таких режиссеров – единицы.
И в театре своя мода
Если вернуться к теме театральной моды, заметна еще одна тенденция – стремление режиссеров отразить классику через 60-70-е годы прошлого века…
И, как правило, ничего общего с содержанием и со смыслом пьесы это не имеет. Мода пришла с Запада, где таким образом попытались реанимировать оперу и сделать ее внятной для сегодняшнего зрителя. Идею подхватила драма – к этому приему обращаются Кирилл Серебренников, Нина Чусова, другие режиссеры. И все-таки остроумных решений в таких опытах очень мало. Вот «Чайке» в Красноярском театре им. Пушкина в постановке Олега Рыбкина, на мой взгляд, ничто не мешает быть современной. Но это приятное исключение – зачастую сам текст пьесы сопротивляется, выталкивает из себя чуждую ему эпоху.
А чем объяснить нынешнее желание режиссеров «очеховить» другие классические произведения? Как, например, «Таланты и поклонники» Островского в постановке Олега Рыбкина, «Месяц в деревне» Тургенева в новосибирском «Глобусе»?
Чехов сыграл такую колоссальную роль в театре XX века, что в нем сегодня все исчисляется от этого драматурга. Скажем, подтекст есть и у Тургенева, и у Островского – человек делает одно, а говорит другое, расходится смысл его слов и поступков. Но именно благодаря Чехову подтекст пришел в театр: когда, взяв его пьесу, Московский художественный театр догадался, что нужно ставить не текст, а то, что скрыто за его поверхностью. И очень любопытно, что режиссеры распространяют этот прием и на предшественников Чехова. Театр вообще очень живо вбирает в себя все, что происходит вокруг. Еще лет 15 назад никто и слышать не хотел о Горьком. А сейчас к нему повальный интерес – особенно ко второму периоду его творчества, мрачному, пессимистичному, - оказывается, такой Горький очень созвучен нынешнему миру! То же самое с Брехтом – все вдруг доросли до того, что Брехт – великий драматург. А его «Трехгрошовая опера» - пьеса о нашей сегодняшней жизни. Вот и ваш Олег Рыбкин поставил ее.
Но кто герой нашего времени?
А вот его нам еще предстоит определить. Телевидение предлагает своих героев – убийц, воров, маньяков и тех, кто их преследует. Не жизнь, а сплошные погони! Но это ложные герои, фальшивые – по ним нельзя судить о жизни всех россиян. Возможно, подлинных героев стоит поискать среди предпринимателей – людей, как правило, с двумя высшими образованиями, самостоятельных, которые сами в какой-то момент поменяли свою жизнь. Они ничего не хотят от государства – главное, чтобы оно им не мешало. Театр пока не интересуется такими героями – он больше занят собственными проблемами, элементарным выживанием. Но как бы то ни было, я убеждена – в любые времена есть люди с нравственным стержнем, которые бьются за что-то несиюминутное. А искусству нужно время, чтобы их понять.
Елена Коновалова, "Вечерний Красноярск"
фото Жанны Ершовой
