Самые простые вопросы – они же самые сложные. Почему власть властвует? «Ну, это все знают». Отвечают тавтологией. «Потому что они у власти». Ну да. «Потому что у них сила». Какая сила?

Ночью в подворотне к вам подошел урод, приставил ножик и забрал кошелек. У него, урода, власть? Давайте использовать слова точно. У него сила. При первых звуках представителей власти урод кинется убегать. Сила его весьма ограничена. И держится ровно столько, пока в место ее применения не добралась подлинно власть.

Четыре типа

Власть то, что люди признают таковой. Уже не тавтология, уже ближе. Философ Александр Кожев как-то задался вопросом, в каких случаях признается власть. У него получилось всего четыре ответа. Они базовые. Все остальное либо производное, либо синтез, либо… притворяется властью. Так тоже бывает.

Значит, Кожев насчитал: а) власть от традиции, б) власть от риска, в) власть от справедливости, г) власть от проекта. С первым – самое понятное. Есть такая традиция, что есть короли. Есть священная книга, следствия из священной книги. Добавим, что в нашем мире целые зоны – свободные от традиции. Россия, например. Но в целом «происхождение» и «жрецы» значат на 2007 год несколько более, чем кажется либералу на первый взгляд.

Власть от риска – любимый концепт Кожева, «диалектика господина и раба». Если попсово пересказать философа, попсово пересказавшего Гегеля… встали два человека и решили помериться, кто кого «признает» сильнее. Сейчас поругаемся, сказал один. Ну и пусть, ответил второй. Сейчас подеремся до первой крови. Оба готовы драться до первой крови. Сейчас подеремся насмерть. И один из двух не готов. Тот, кто готов, выиграл. Такова матрица, по которой взялись «благородные» господа. Дальше они столетиями подтверждают выбор. А каста рабов – подтверждает свой. «Не готовы мы драться» – «Пшел пахать, скотина».

Власть от справедливости – все принимают «общественный договор», затем ему следуют. То есть каждый понимает закон как свой, власть следует закону и законно правит. «Не я тебя гильотинирую, а закон». Главное, чтобы граждане чувствовали правила как свои.

Наконец, власть проекта. «Пойдете за мной, голодные – накормлю от пуза». Хотя бы так. «Мы знаем, где Царство Божье, айда». И пока есть ощущение, что дело идет, власть себе властвует. Как только продвижение сомнительно, более чем сомнительна сама власть. «Если мы не приближаемся к коммунизму, то почему нами правит ЦК КПСС?». И действительно – почему? Пока шли, вопроса не возникало.

А может быть так, что «администрация» вроде есть, а власти вроде и нет? По Кожеву, власть штука концептуальная, нет соответствия матрицы, нет ничего настоящего. То есть кто-то может повесить на дом табличку «администрация», это пожалуйста. Власть от этого в доме не возникает. Но табличка некое время будет висеть, пока ее не собьют.

Скажем, оккупационный корпус США в Ираке – это не власть. Это уже непонятно что, поскольку несоответствие по всем четырем критериям. По трем первым – заведомое. Никакой «традиции» за США нет в принципе, никакой «законностью» оккупация чужих стран быть не может. Что до власти от «риска», то поведение господина – это исламисты, шахиды. А армия США, проигрывающая войну автоматически при потерях хотя бы в 5% личного состава, это «рабы». Единственное, что могло быть в Ираке, – «власть проекта». Что-то вроде плана Маршалла. Мы захватили вас, но мы будем строить тут. Дадим цивилизацию, гуманизм, иное качество жизни. Поскольку никакого «плана Маршалла» нет, и американцы давно уже не строят нигде Америки, то… корпус есть, власти нет. Страна не управляется, просто стоят войска и несут потери.

Без пафоса

А что есть, интересно, в России? Ну что же есть? Действует же как-то «вертикаль власти»? Понятно, что это не «традиция», вся традиция тут кончилась даже не в 1917-м, а раньше. Понятно, что не «риск». Самые господа, по Кожеву, вообще нацболы, по типу… нацбола тут губят его вторичные признаки, в частности, несоответствие мира и нацбольских представлений о нем. Назвать основой «справедливость» тоже странно, процент россиян, видящих справедливость на Западе, в два раза больше видящих ее в России (был такой соцопрос). Остается проект.

Какой тогда проект? Самый простой. Он так прост и столь не возвышен, что о нем не принято говорить вслух. Его стеснительно выносить в мир напоказ. Хотя именно он – основа элитного консенсуса 1990-х, и он же основа путинского большинства 2000-х. Консюмеризм, потребление, «дайте хоть раз в истории нормально пожрать».

Мы действительно потребляем более, чем когда-либо. В консенсус не включены пенсионеры, село… но консенсус держится не на всех, тут не нужно даже большинство. Нужна некоторая критическая масса, которая есть. Нравится ли это с этической точки зрения, с эстетической, но… россиянам не надоело играть в великое «купи-продай». Они еще не все попробовали. Не все примерили. Они тратят больше, чем получают (в Европе, заметим, наоборот, там народ откладывает, а не занимает).

Несколько советских десятилетий людей натравливали на колбасу, и вот им сначала, в 1992 году, ее показали, а где-то с 1999 года дали массово на нее зарабатывать. Ну и вот. Процесс пока что увлекает.

В чем тогда «проектность» или, точнее, «обязательства власти»? В двух вещах: а) рынок тут каждый год обязан расти, б) большинство россиян должно считать это обстоятельство самым важным. То есть, не дай бог, «рухнет биржа», «упадет нефть» и прочее. При семи долларах за баррель, как было при Горбачеве, проект «российский консюмеризм», видимо, закрывается. Он же закрывается, если люди станут «аскетами», «истинно православными», «бунтарями 1960-х». Культура, впрочем, делает все возможное, чтобы тут не развелось слишком много аскетов и бунтарей, у нее получается.

А если таки «рухнет» или «надоест»? Придется искать другие основания власти. Ну или самое плохое. Власти может не стать, а сила останется. Как у того персонажа из подворотни. Впрочем, сила всегда уступает власти, стоит лишь той появиться.

Александр Силаев, "Вечерний Красноярск"