Базовый грех

Можно ли свести все «плохое», что может натворить человек, к некоему единому знаменателю? К некоей именно праформе плохого и людям вредного? Ведь, как было известно еще Канту, по содержанию-то собственно ничего плохого и нет. Не обязательно «плохо» бить человека ногой в лицо, лгать, совокуплять девочек и мальчиков, воровать и т. д. Даже и убивать.

Спроси у ближнего

Оправдание просто. А если он сам этого хотел? Ну два человека хотели подраться, например, так же бывает? А некоторым — это все знают, но все равно скажу по секрету — очень нравится война, да. Некогда пил в Подмосковье с ветераном двух чеченских кампаний, он говорил: «Да, был кайф, здесь все фигня и скука, а там — жизнь, будет война — снова поеду». Я не уточнял, что приятнее — убивать или рисковать быть убитым, да и незачем, да и глупо такое уточнять, «война» — это комплекс того и другого, и некоторым нравится, да. И процент таких людей в двух достаточно многочисленных нациях найдется вполне достаточный, чтобы устроить небольшую войну ко всеобщему удовольствию (просто надо, чтобы в зону военных действий не попали случайные люди, то большинство, которому война вообще не сдалась, воевать где-нибудь на необитаемом острове — и будет всем счастье).

Ну и так далее. Есть субкультуры, где принято обманывать, есть такие подростки, кому уже нужен секс для развития.

Так же и любое «добро», вроде бы вполне доброе по содержанию, вполне обратимо. Можно задолбать человека вусмерть своей «влюбленностью», «заботой» и прочим. «Кого вы ненавидите больше всего?» — спросили философа Славоя Жижека. «Людей, предлагающих мне помощь тогда, когда я в ней не нуждаюсь».

Таким образом, единственный принцип, отделяющий, определяющий, вычленяющий нам плохое, — навязчивость. Предложить человеку то, чего ему не надо. «Эй, лошара, сюда иди» — один человек хочет подраться, и плохо не то, что он будет бить второго, а что второму этого не надо, по крайней мере здесь и сейчас. Навязчивость разной степени тяжести, уточню. Понятно, что навязать человеку букет роз не так страшно, как матерную беседу («оскорбление»), а беседу не так страшно, как секс («изнасилование») и т. п. Но розы — тоже нехорошо.

Но если, положим, два чумазика из гетто подписались, ко всеобщему удовлетворению, подраться насмерть за 10 000 долларов, они все равно дерутся почти насмерть каждый день и каждую ночь, а чего им? — все хорошо. Несчастный влюбленный куда более неприличное явление.

В Уголовном кодексе — масса странных якобы преступлений. Проституция, например. Продажа наркотиков. Даже многое из того, что считается коррупцией. В СССР было еще веселее — статьи за тунеядство, гомосексуализм. Там нет пострадавших. Есть те, кто говорит от лица пострадавшего, от «общества», от «морали», но это банальная нечестность, передергивание.

Если мечтать о тысячелетнем царстве добра, как водится у русской и нерусской интеллигенции… Мораль и законодательство — надо строить вокруг навязчивости как базового греха и его различных степеней тяжести. Это не «вседозволенность». Разрубить топором икону на площади — тоже навязчивость… Только это преступление не «против Бога», а против неких людей, верующих в Бога.

О плюсах такого мира? Скажем, в такой парадигме улицы можно реально очистить от гопоты, а в привычно-христианской — в принципе невозможно. Религия милосердия просто не легитимирует тип формальной предъявы, на основании коей можно вести геноцид, избавляющий от новых поколений навязчивых.

Подписка на закон

Попробуем вообразить конкретику такого законодательства. Агрессия — это плохо, но что считать таковой? Вернемся к нашим примерам. Два человека подрались — агрессия? А мат — агрессия? В одних контекстах переход на мат несомненно агрессия, в других все нормально, не обидно. Как правило, надо спрашивать — считает ли это нормой тот, кому это предложили? Подраться, поматериться? Если не возражает, то зла-то нет. Тут мы выбираемся именно что к договоренностям. По сути, форма любого преступления — сделать то, на что нет согласия у той стороны, с которой делается.

Все, что человек может сделать плохого, сводится к нарушению договоренностей, если понимать под ними в том числе договора подразумеваемые, неписаные. Например, соблюдение правил вежливости, принятых в данное время в данном месте. Ненарушение того же УК.

Можно, при желании, все неписаное сделать писаным, все скрытое — очевидным. Чтобы человек явным для себя образом подписывался на соблюдение правил. С возможностью и не подписываться, конечно. Например, получение паспорта означало бы — и это акцентировалось! — что человек в этот день заключает договор с обществом, по которому принимает и обязуется блюсти текущие законы. Их приняли до него и за него, но он ставит подпись; если ему нужны другие законы — он может создать себе иное общество, из самого себя, для начала, состоящее. Не взять паспорт, кинуть его в лицо законникам. Да, конечно. Его право.

После этого он — в рамках текущего общества людей — обретает интересный юридический статус, ближе к статусу животного, нежели человека. Человек, не принявший паспорт, удаляется, положим, в лес. И живет там. Его жизнь охраняется чем-то вроде занесенности в Красную книгу, убить его — несет некие наказания для убийцы, но существенно иные, чем убийство члена общества.

Нет никакого преступления, пока нет закона, и нет никакого закона, пока человек не подписался. Можно, повторю, не подписываться. Ни на Уголовный кодекс, ни на внутренний распорядок фирмы, ни на устав монастыря, ни на другой устав, вольному — воля. Подписка идет как сделка. Человек, подписавшись на ограничение свобод, навешивает на себя пассивы, но взамен получает доступ к активам, чья ценность перевешивает. К примеру, если на закон подписаться, то закон начинает тебя охранять. Чем больше обязательств, тем больше прав. Ради них и заключаются договоры.