Сезон в Минусинском драмтеатре открылся последней премьерой главного режиссера театра Алексея Песегова «И в Сибири сакура цветет» по пьесе Нелли Матхановой. Проект изначально задумывался как международный, и в следующем году в спектакле приедут сыграть японские актеры. После чего, как ожидается, «Сакура» отправится на гастроли в Японию. И наверняка получит там настоящий резонанс. Куда больший, чем у себя на родине.
Лучше бы молчали
И дело не в том, что история о японских военнопленных в Сибири может показаться гораздо интереснее их соотечественникам, нежели российской публике. Вовсе нет — спектакли Алексея Песегова, ставит ли он свою любимую русскую классику или современную драматургию, наднациональны и отражают общечеловеческие проблемы. Но японские зрители будут смотреть «Сакуру» в переводе, и главным для них будет не лексика спектакля, а его композиционное и художественное воплощение, которое почти безупречно. Недаром делегация из Японии, побывавшая весной в Минусинске на премьере «Сакуры», осталась очень довольна. Кстати, пока актриса Елена Идиатуллина (Митико) не заговорила на русском, гости думали, что перед ними японка.
Российской публике повезло меньше — ей приходится еще и слушать то, что произносится со сцены. И язык, которым написана «Сакура», — главная проблема спектакля. Если в недавней премьере «Зойкиной квартиры» в Красноярском музыкальном театре режиссер Александр Зыков не справился с сильной пьесой Булгакова, то с «Сакурой» все наоборот: такое ощущение, что постановщики всю мощь своего таланта потратили на откровенно убогую драматургию. Язык пьесы Нелли Матхановой можно сравнить с языком бульварных романов, латиноамериканских «мыльных» опер вперемешку с пафосным языком ура-патриотичных агиток. Вроде бы герои говорят очень умные и правильные слова. Но их речи далеки от жизни, и поэтому все диалоги звучат фальшиво и выспренно. И эта несоразмерность грамотной, точной режиссуры с не менее качественным художественным оформлением (Светлана Ламанова) по отношению к языку пьесы раздражает с первых же сцен. Поневоле возникает мысль: лучше бы актеры молчали…
Свежая тема
Но в то же время вопрос, стоило ли брать к постановке столь посредственный материал, здесь не ставится. Алексей Песегов вынашивал идею этого спектакля больше пяти лет, и его заинтересованность понять можно. Тему японских военнопленных в Сибири (а их здесь погибло 70 тысяч) в российском театре до сих пор никто не поднимал. К тому же (как понятно из названия) лагеря японцев находились на территории Сибири, а Песегов — как мало кто из режиссеров — умеет материал на местную тематику поднять до общемировой планки. Что можно было увидеть на примере его «Черного тополя». Есть эта проекция и в «Сакуре».
…Сквозь полумрак на сцене проглядывают контуры деревьев. Приглушенный луч света высвечивает колючую проволоку на заднем плане. Завывает вьюга, на лагерь сыплются снежинки. И в этом просвете вдруг возникают сумрачные силуэты людей — первый, второй, восьмой… По окрику конвоира каждый из них проходит вперед и останавливается перед деревом. Медленно, очень медленно и равнодушно — в холодной медитативности переклички есть что-то жуткое и завораживающее. А при виде согбенных, но в то же время полных достоинства фигур невольно возникают новозаветные параллели, при которых деревья за спинами пленников напоминают распятия.
Но ощущение Голгофы быстро сходит на нет, стоит только актерам заговорить. Неестественный язык персонажей напрочь портит благоприятное впечатление от постановки, несмотря на все ее достоинства. А их немало. Помимо точной сценографии в спектакле есть композиционная внятность и логическая завершенность. Вот пленных привозят в лагерь, в следующей сцене мы наблюдаем их спустя два года. Потом еще через два и еще через год… Они валят лес, грустят по дому, умирают от непосильных условий жизни. Но есть здесь и светлые пятна — влюбленность молодого студента Кадзи (Владимир Кадоло) в русскую девушку Аню (Ольга Смехова), дружба другого пленника Эйкичи (Игорь Фадеев) с маленьким сыном начальника лагеря Петькой (Сева Израэльсон). Вот Эйкичи спасает тонущего малыша, а в следующей сцене его заболевшего земляка Ямамото (Анатолий Кузьмин) спасает простая русская женщина (Лариса Никитина)… Посыл автора — показать, что, несмотря на суровую эпоху, и в стране бывших военных противников есть добрые люди, и в Сибири сакура цветет (то есть черемуха, напоминающая пленникам любимое растение с их родины), — понятен и исторически достоверен. Недостоверно и неубедительно изложение этой истории. И отсюда — ощущение незавершенности спектакля.
Нет судеб
Главная же проблема в актерских работах, на мой взгляд, — и это опять же во многом вызвано самой пьесой — у их героев нет судеб. Нет объема — кто эти люди, как они попали в плен, кто их надсмотрщики? Все очень схематично и плоско. Например, кто такой художник Ямамото, от лица которого ведется повествование? Или симпатизирующий ему сержант Токарев (Артем Лопатин) — как этот человек, прошагавший всю войну до Берлина, попал в лагерную охрану? Кстати, работа Лопатина огорчает еще и тем, что Токарев — копия его же героя Демида Боровикова из «Черного тополя». Одни и те же краски — как в игре, так и во внешнем облике.
И все же сложность подачи этой пьесы — не только в ее банальном, насквозь пронизанном штампами языке. Похоже, что военная тема, тема репрессий, недавней трагической истории нашей страны, столь модная еще в конце 80-х, постепенно уходит с театральных подмостков. Место ей находится в кино и сериалах. Но там почти все попытки ее отразить оборачиваются откровенным гламуром. Такое ощущение, что для нынешнего молодого поколения актеров эта эпоха столь же далека, как восстание декабристов или монголо-татарское иго. В их игре нет сопричастности. Что можно было увидеть и в предыдущем спектакле Песегова на военную тему — «Рядовых» Алексея Дударева. По-настоящему достоверен там был только Николай Кокконен. Как, кстати, и в роли майора Ногэ в «Сакуре». Несмотря на то что образ героя Кокконена здесь прописан столь же невнятно, как и остальные, в самом проживании актером его роли есть настоящая правда жизни. И молодежи стоило бы этому поучиться.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
