Режиссер Юрий Цехановский поставил в музыкальном театре двухчасовой мюзикл «Обыкновенное чудо». Думается, что все присутствующие — люди, как минимум, умные и потому излишне растекаться мысью по древу касательно опасностей, подстерегающих смельчаков, которые взялись за переосмысление канона. Зрителю, прежде всего, надо освободиться от плена экранизации, и лучшее, что для этого можно сделать — прочесть первоисточник. Тогда вы с удивлением обнаружите, что беззаботное и немного бестолковое либретто Юлия Кима, переложившего текст на наилегчайший стихотворный лад и вмонтировавшего в него еще полтора десятка музыкальных номеров, куда ближе к настроению пьесы, нежели меланхоличный киноспектакль Марка Захарова с его пронзительной романтикой и нарочитой театральностью.
Персонажи у Евгения Шварца интроверты, в большинстве ситуаций они внешне невозмутимы, а если и приходится манерничать, то делают это неспешно, со щегольским достоинством. Однако в захаровской постановке это благородное спокойствие возведено в абсолют, там даже вечно хохочущий Волшебник всегда хмур и сосредоточен (тогда как в пьесе свой знаменитый монолог о любви, обращенный к Медведю, он завершает фразой: «Я, весельчак и шалун, заговорил из-за тебя как проповедник»). Далее, если в экранизации центральный герой — это опять-таки Волшебник, для которого преодолевшие сюжет персонажи являются горьким, поучительным приговором его волшебной силе, то первоисточник расценивает обыкновенное чудо любви как восхитительный, жизнерадостный финал для очередной сказки, а ключевых персонажей там просто нет, как нет их и в мюзикле.
Так, конечно, можно добраться и до утверждения, что сценарий мудрее пьесы; ограничимся тем, что сценарий мудрее либретто, которое в миллиардах мелочей разнится с первоисточником, какие-то вещи недоговаривая, какие-то переговаривая на свой лад, а постановка Цехановского — плоть от плоти стихотворного текста. Все взаимодействия между персонажами переведены в разряд опереточного диалога — щебечущей скороговоркой, не глядя друг другу в глаза, философская лирика выкорчевана под корень, любовная линия упрятана глубоко под аляповатые кривляния королевского двора. Большое разочарование спектакля — это образ Медведя, который изображен жалким нервическим существом, раздираемым то волшебными, то эмоциональными корчами. Вместе с тем, нарочито декоративный персонаж Министра-администратора в такой обстановке цветет и пахнет (его великолепно играет Иван Сосин), равно как и Король, с надрывным комизмом в изображении которого постановщики даже слегка переборщили.
Есть, однако, в постановке какая-то неосязаемая, но очевидным образом режиссерская неполадка, по вине которой артисты, художественное оформление и музыкальное сопровождение существуют как бы независимо друг от друга, не будучи сведены в единое целое (из удачных примеров, когда спектакль на самом деле «поет», можно вспомнить лишь выходы Министра-администратора и Первой кавалерственной дамы). Так, музыкальные проигрыши то и дело отклеиваются от происходящего или, напротив, съедают части реплик, оставляя от тех невразумительные хвостики; персонажи не поддерживают друг друга и обмениваются репликами встык, словно каждый из образов сочинялся и проговаривался собственно актером без режиссерского присмотра, и потому никак не складывается с прочими в ансамбль. Наконец, в первом действии всем героически приходится бороться с декорацией дома Волшебника, напоминающего водруженную на поворотный круг развороченную цветочную бутоньерку (к слову, декорация второго действия — гостиница — выполнена с большим вкусом, изящна и функциональна).
Исходя из этого сложно прогнозировать, какие ощущения посетят зрителя по окончании спектакля. С одной стороны, воспоминания об умном и грустном Захарове, с другой — о волшебном и лукавом Щварце, а по факту — музыкально-игровое безе и перетягивание одеяла из угла сцены к оркестровой яме.
фото: vk.com/muztk
