Спектакль «Таланты и поклонники» Минусинского театра драмы, признаться, очень меня озадачил. Нет, не после просмотра — тогда, на «Театральной весне», я выходил из зала с ясной головой и более-менее конкретными мыслями по поводу творения режиссера Павла Зобнина. Только что публике показали ладно скроенный, искусно исполненный и в меру оригинальный спектакль по классической пьесе — при этом, как казалось, совершенно ординарный. Помнится, я даже с горечью подумал — вот таким должно быть всё, что показывают в наших театрах — не гениальным, но сделанным очень профессионально.
Удивление наступило, когда «Таланты» были признаны лучшим спектаклем сезона, опередив сценографически совершенную «Утиную охоту» и замечательно срежиссированную «Наташину мечту». За счет чего же минусинцы опередили своих конкурентов? Отдавая дань Зобнину, нужно заметить: он не просто оживил текст Островского или, скажем, предложил современную интерпретацию, а фактически переписал произведение, не изменив при этом в нем ни одного слова. Переписал в эмоциональном отношении, превратив из ироничной истории о театральном закулисье в актуальнейшую и очень спокойную «не совсем комедию» о «человеке прагматичном».
Вопрос, сформулированный студентом Мелузовым — разве талант и разврат нераздельны? — перетекает в другой: чем считать рациональность - талантом или пороком? Ею щедро наделены все действующие лица (вспомните, даже влюбленный старый помреж Нароков может аргументировано объяснить причину своей безнадежной страсти). От этого изначальная острота конфликта исчезает: между прагматиком Великатовым и прагматиком Мелузовым нет и не может быть никакой оппозиции. Ровная интонация спектакля взрывается лишь единожды, в начале второго действия, во время безобразной сцены в апартаментах Негиной, когда все внезапно поддаются чувствам — чиновник Бакин грубо пристает к главной героине, её жених дает насильнику отпор — и сразу же возникает ощущение фальши, неуютно, кажется, даже самим участникам драмы. Все происходящее неожиданно, неестественно и непрактично.
Для таких изменений потребовались, в первую очередь, детально вычерченные характеры персонажей, укрепленные сильными актерскими работами. Речь не только о главной героине — Марина Ковалева сыграла женщину умную, увлекающуюся, сочувствующую, добрую... но все это умеренно (тоже, в каком-то смысле ординарную). Любого из персонажей, включая очевидно второстепенных Смельскую и Нарокова, можно, при желании, укрупнить до основной роли, развернув повествование в другую сторону — и все потому, что в каждом из них набор талантов и пороков примерно равнозначен. Вместе с тем некоторые персонажи ощутимо отличаются от литературных прототипов. Так, Великатов Александра Израэльсона, этакий дореволюционный олигарх, обзавелся некой добродушной ленцой, скрывающей поистине нечеловеческое безразличие ко всему происходящему — что-то глубоко инфернальное и отталкивающее возникло в образе владельца мануфактур.
Он же — единственный настоящий хозяин на сцене, все пространство которой занято деревянными ящиками, тележками и грузчиками. Этакая метафора склада, на котором продают, в том числе, и живой товар (Великатов в финале купит главную героиню и увезет её «на юга» ровно в таком же ящике). Жизнь на сцене не останавливается ни на минуту — грузчики привозят и увозят товары, а в хитросплетении коробок как-то сами собой формируются площадки для актерского взаимодействия. Опять практичность — спектакль спектаклем, а дело не должно прерываться: во время антракта мы пойдем в буфет, персонажи разбредутся куда-то по своим делам, грузчики продолжат работу. Все как в жизни.
Как и в жизни, финальный монолог Мелузова, обращенный к богатым обитателям глубинки, лишен всякой патетики, и звучит, пожалуй, даже смешно — разум беседует сам с собой, прекрасно зная ответы. Недаром оппоненты студента-правдоруба рассаживаются на стульях в проходах между зрительными рядами, как бы молчаливо предполагая наше с ними соучастие. В коридоре я слышал разговор двух молодых женщин, в интонациях которых преобладали нотки негодования — зрительницы были недовольны столь однозначной трактовкой образа Великатова, при этом очевидным образом симпатизируя драматическому выбору актрисы: «Ясно же, что она должна была сравнить их обоих и принять верное, разумное решение».
Бог с ней, с наградой за лучшую постановку сезона. Эта вот фраза театралок, да еще и отсутствие четкой границы между мирами (спектакль обходится без занавеса и в начале, и в конце) заставляет думать, что все мы, кажется, живем не то, чтобы на складе, но в мире победившего прагматичного разума — точно. «Ну... все так; что ж, вдруг я одна... это даже смешно», — оправдывается Негина перед тем, как уехать с богатым ухажером.
Неужто и правда, все так?
