«Сказка ложь, да в ней намёк: добрым
молодцам урок!»
из боевого наставления для Добрых Молодцев
Вообще-то никакой не пономарь, а самый настоящий дьяк. Государев человек. Служивый. Службу свою тянул исправно, но для жителей славного городка незаметно; за что и был любим народом — в смысле, народ часто просто и не знал про него ничего. И случилась тут в городе очередная беда. Опять же, не то чтобы беда, но досада знатная: главная красавица города — девка именем Голова Городская — задумала жениться. У нее эта блажь случалась от разу до разу, примерно лет через пять на шестой.
Девка-то она была хоть и приглядная, да диковатая. Сами судите — женилась периодически, а мужиков себе вообще выбирала не как все люди, а прямым всеобщим и тайным голосованием. Отродясь такого афронта в окрестных землях и не знали, но тут уж, что называется, вынь да положь! Как не женится та девка — всем беда и морок наступит. Поэтому поселяне кряхтели, но терпели и девкину блажь справляли аккуратно, в срок и, самое главное, всем миром.
Приключились тут у девки той красной очередные дни критические; ну, в смысле, жениться запотребовалось. Стали люди судить да рядить, кого бы ей выдать. А чтобы всё было чин-чином, дьяку порешили заботой отеческой претендентов окормлять. Вот так и возникло у него четыре сына. Впрочем, это была историческая ошибка: на самом-то деле, их было трое. И ещё один племянник. Но его дьяк привечал как родного, а народ так просто любил, поэтому и называли что в глаза, что за глаза, сыном. Особо лихие головы из числа городских посадских поговаривали, что были ещё какие-то мало законнорожденные сыновья, но их то ли в бане спалили для порядку, то ли они за границу по обмену учиться уехали, но только их никто боле не видел.
И стали сыновья силушкою мериться да забавы молодецкие забавлять! Опять же, не потехи для, а вящей славы престол-отечеству, городу родному и лично Голове Городской. А звали их, как ни странно, почти неразличимо: все они были Иванами. Черт его знает, как уж так получилось, но такая вот проблема возникла. В общем, третьего просто звали Иваном; поскольку никого он особо не интересовал и был тих, и удалью не отличался. А двое первейших Иванов, те — да! Те были хоть куды! Один был Иван-кирпич, второй Иван-осколок; люди их так прозвали за высокие морально-этические, психологические и иные полезные качества. Чего только они не выделывали, чтобы Голове понравиться; чтобы уж склонилась она им на плечико молодецкое да и упокоилась лет так на пять. А Голове всё не нравится; всё говорит — пусть народ наш, тёмный, но всё же мудрый, сам рассудит, который из вас мне более мил.
И тут, как нарочно, приезжают в городишко лицедеи и чернокнижники иногородние. Мы, говорят, не только чудесам всяческим обучены, но и наукам модернизационным, а среди них первейшие психология да социология называются. Уже весь цивилизованный мир ими пользуется, чтобы своих Голов ублажать, пора и вам, добрые обыватели, к прогрессу-то прикосновение возыметь!
Ну, народ-то у нас, известно, доверчив. Поверили. На свою, можно даже сказать и так, голову. Установили те лицедеи на главной площади машинку заморскую и говорят: «Заходи, честной народ, ответь нашей машинке на немногое количество вопросов, а та уже сама, честь по чести, чинно-благородно, безо всяческих вбросов и прочей неискренности вам ответит, кто есть кто у вас в городе и кто вам более всех мил как для Головы подставка». Ну, тут сыновья-то встрепенулись да и племянник тоже в круг вышел. И вдруг ещё, откуда ни возьмись, один местный житель тоже выходит и говорит таковы слова: «Я, — говорит, — врачевать недуги разные могу, и посему мне и быть подставкою для Головушки нашей забубённой, чтобы не болела и вообще хорошо всегда себя чувствовала». Люди, конечно, подивились такой смелости этого умельца, но слова против не сказали: а и то — зачем? И парень свой, и собою ладен. Да и не разгильдяй какой, тоже почти служивый человек.
Долго ли, коротко ли, но запускают лицедеи свою машинку и та молвит им человечьим голосом: «А давайте, люди добрые, обыватели мирные-степенные, в казаков-разбойников будем играть! Вот четыре богатыря: два Ивана, племянник да служивый человек. А игра наша такая будет: казак-разбойник, исправник, лекарь, поселянин да девица красная, лицом пригожая, никому отказу не дающая. Вот и решайте, кто тут будет кто».
Пошли люди с машинкою той разговаривать, а она выдаёт ответ: старшой Иван да племянничек разбойником будет — им люди нашептали 38 маковых зёрнышек одному, да 37 другому. Младший-то Иван сильно пригорюнился: ему машина заморская только 5 маковых зёрнышек-то и отсчитала. А служивый человек смотрелся да обрадовался: ему машина все тринадцать зёрнышек дала! А как стала машина та спрашивать, кого лекарем назначить, так тут служивый-то и совсем обрадовался — ему люди наговорили целых 34 маковки. А старшому Ивану — только 17... Дальше пуще пыхтит машина, паром-газом веселящим исходит: «Эх, — говорит, — исправником-то будет у нас племянник! Ему целое 31 зёрнышко перепало». Закручинился старшой Иван тут — хоть и был он вторым в том ристалище, но люди ж однако ему отсыпали только 10 зёрнышек.
Уж долго люди с посадскими судили-рядили, кому быть девицею красною. Так вышло, что тут младшой Иван всех победил — отсыпала машинка ему 47 маковок. Долго в спину ему кулаком грозил старшой Иван, да только куда ему с его 21 зёрнышком...
Вот такая история приключилась. И машинка та утихла, и лицедеи смолкли, только народ никак в толк не поймёт — кто же Голову-то Городскую держать будет? А тут ещё смуты добавил местный пёсик городской, Буля кличкою. Горожане, которые нравом поласковее да покультурней, его Бульошей кликали. Пёсик был городской достопримечательностью: умел разные коленца выделывать. Мог одну лапку задрать, мог две, три мог и даже все четыре — в любой, в общем, конфигурации. А ещё он словесами человечьими взлаивать умел; даром что лохматый, беспородный, но мог делать это на всех шести официальных языках ООН! За те умения ликвидные местная казённая смолокурня, что под Смоляным Приказом работала, ему каждый месяц хрящиков на двор выносила. Обычай тот крепко запал жителям города в души, позже они стали звать его «социальная ответственность бизнеса».
И вот давай бегать Бульоша лохматый по площади, да голосом человечьим взлаивать: «Дваццатчитырепрацента, дваццатчитырепрацента!» Люди в толк никак не возьмут, отчего шум такой. Но тут дьяк вышел вперёд всех и молвил слово веское, государево: «Ша, говорит, электораты! Хорош сей момент галдеть! А вот послезавтра мы всё всем миром и порешим, кому Головушка наша достанется!» Обыватели мирные да посадские, поскольку к мирным шествиям и демонстрациям приучены сызмальства были, по домам-то и разошлись.
И жили они долго и счастливо!...
Тут и сказочке конец. Но только сказочке — а жизнь, она своим чередом пошла.
Михаил Садовский
