«Музейная ночь» — это толпа на входе, толпа возле гардероба, толпа возле висящих на стене фотографий, толпа, закрывающая собой перформансы, шумящая толпа, мешающая смотреть театр, вечно снующая толпа, как будто ее цель — только передвижение, однопорывная толпа, подпрыгивающая под музыку. В общем, если коротко, противоположность любого другого дня в музее, когда ты относительно один. Здесь кроме тебя всегда еще кто-то: тусуется, смотрит, смотрит, фотографируется, находясь рядом с современным искусством. Столкновение с необычными формами и форматами искусства дается многим настолько сложно, что после невозможно ни о чем вспоминать, кроме их недоумения и безумия. Невоспитанность красной лентой проходит по всем событиям ярмарки, но, судя по всему, многим это нравится: и кислотность толчков, и возможность растворяться в этом, и возможность становиться маленьким, и раскиданный по полу пух, который можно не только пинать ногами, но и бросать себе на голову.
При этом программа предлагала какие-то совершенно прекрасные вещи. Театр post в зале, разделенном тремя перегородками, показал серию коротких пьес (драматурга Марка Равенхилла), акцентированных на новой театральной форме. Лучшая из увиденных частей — «Микадо»: за столом друг напротив друга сидели два актера, они по очереди переворачивали карточки, сваленные хаотично на столе, и зачитывали написанные там реплики. То есть диалог, вроде бы прописанный заранее, каждый раз строится абсолютно по-разному. И, несмотря на сквозные темы (про сад, Японию, болезнь), в их мычаниях, длинных фразах, жестах, летящих на пол карточках — можно было увидеть текст в его становлении.
Кроме этого, ночью была отличная музыкальная программа, поэтические выступления на полиэкране, забавные комиксы. Или выставка фотографий и журналистского репортажа о поездке швейцарцев в самый северный порт России — Диксон и их недоумение по поводу такой удаленности и оторванности места, куда редко вылетают самолеты, где нет дорог и где можно ходить по океану, потому что он замерз, и чувствовать себя Иисусом.
Снег — это точная характеристика, артикулированная организаторами — с точки зрения возможности быть засыпанными современным искусством, когда оно огромными хлопьями летит на тебя. По стенам музея стекают огромные снежинки, на входе встречают пингвины на длинных ногах, и ты — в снегопаде, резко ограничивающем видение, когда хочется вытянуть вперед руки и двигаться на ощупь. Зритель попадает в такое пространство, когда в целом смотреть невозможно, но интуитивно все равно воспринимаются: и фотографии, от которых холодно, и люминесцентные лампы, и даже мишура, которую подкидывают в перформансе девушки из танцевальной компании Елены Слободчиковой. И «снег» здесь не столько в значении вездесущности, разнородности, захвата, не только то, что хотели выразить концепцией организаторы: цвет, вкус, тело, звук, действие, глубина, форма, снег как катастрофа, как хаос, как снег без снега; снег — это общая бесформенная субстанция из отдельных людей-снежинок, которые заполняют это пространство и каждый в отдельности не значит ничего. Люди однообразно фотографируются, отсутствует внятное расписание, хоть какая-то толковая топография.
Музейная ночь достигла своего апофеоза и, наконец, назвалась правильно, — потеря в общей массе, но обязательная к ней принадлежность. Искусство это или не искусство — все равно, мозаичность из впечатлений, странностей, урывков, по стене катятся снежинки и превращаются в тех, кто стоит под ней. Люди — снег, и ничего больше.
Шестнадцать сортов снега
Ах, свобода, ах, свобода, у тебя своя погода
Ночь, Красноярск, музей и снег
