Так вот откуда такая любовь к небу и людям! Снимаю шляпу! Мальчишка-сирота, перенесший такую боль и не озлобился, остался добрым и творивший добро. Он не мог причинить боль никому, никого предать и обмануть лишь потому, что на себе испытал. Детская память. (подушечки и цветные шарики-людимые конфеты детства) И боль, и обиды, перенесшие в детстве запомнились на всю жизнь. Видимо поэтому столько тепла и уважения к людям. А небо - чтобы уити от оскорблений, унижений и боли, чтобы почувствовать себя свободным. Он не из тех кто боязно терпит оскорбления, унижения - он из тех, кто не мог вслух ответить на эти незаслуженные оскорбления потому, что боялся обидеть и причинить боль, боль, которую сам испытал и знал каково это. И этому подтверждения строки :МНЕ ПРОЩЕ БРОСИТ ВЫЗОВ КОРОЛЮ, ЧЕМ ВЫМОЛВИТЬ ВОЛШЕБНОЕ "ЛЮБЛЮ"!... Видимо, он так боялся открыть душу! Все родом из детства. В "Аспиде" есть строки: "... пустился бежать по деревне и заплакал, уже не в силах больше сдерживать слезы. В висках стучал один только вопрос: «За что мне все это? За что? За что?». Рассказ читался легко, на одном дыхании. Но осталось тяжелое чувство. и один только вопрос "За что?" за порядочность человеческую, за любовь к близким. Вечная и свтлая память этому человеку. Я прошу прощения у Андрея Васильца за то, что написал - но это я прочувствовал. Настоящий мужик! vit, это Ваши стихи? я еще плохо ориентируюсь: кто где пишет. Но четко передано: Если б только ты знал, Как мне плохо без вас, Как я сильно устал… Говорю без прикрас. Мужики, зепляет. Говорю без прикрас.
Андрей Василец ПОБЕГ Надоело мне терпеть Грубости и хамство, Что же делать мне теперь, Коль достало чванство? Воровство и мотовство – Ничего святого! Не приемлю их родство, Только нет другого… Тратить жизнь на этот сброд, Чтоб его исправить? Перейти ли время вброд – Этот мир оставить? Стал не мил мне белый свет, Только ты не думай, Что своей дороги след Я прервать задумал. Есть в природе чистота – Лес, озера, реки, Философия проста – Все для человека! Нет ни воров, ни хапуг, Ни мздоимцев разных, Каждый кустик – брат и друг, А на сердце – праздник! Если есть в руке топор, Я шалаш построю, Разведу в лесу костер И займусь ухою! Снасть, наживка, котелок – Все принес с собою, И еды немного впрок – Хлеба с колбасою. Лес и речка, я один – Сам себе хозяин, Будут мной руководить Караси с язями… Чистый воздух и простор, Тишина и нега! С быстрой речкой разговор И – бултых с разбега! Вон бельчонок пробежал, Хвостиком качая, Дятел дробно застучал, Головой кивая. Рябчик с ветки засвистел, Любопытно все же: Что нам этот крупнотел Нового предложит? Зря волнуешься, пострел, Я совсем не грозный: Мир людей мне надоел – Грязный, несерьезный… Много он обид и зла Прочит человеку, Надоели удила, Путы и опеки! Первобытности хочу, Чтоб очистить душу, От чертогов к шалашу Перейти не струшу! Есть земная благодать У природы русской, Не забыть бы только взять Огоньку с закуской… Нам традиций не менять И характер - тоже, А обычай предавать Русскому негоже! Одного лишь я боюсь: Что, коль там, в природе, Не один я окажусь, А опять в народе? Если эту мысль мою Переймут другие, Вновь появятся в раю Недруги лихие? Тот же вор и тот же хам, Взяточник, завистник, Ведь они роятся там, Где кипенье жизни! Нет, от них не убежать, Тут иначе нужно: Нужно их за горло брать Всем народом, дружно!
Ты есть поэзия сама Любовь писать или любовь творить – Высоким стилем нужно говорить.
Любовь сама – уже волшебный дар, Она и лед, и буря, и пожар. Божественная сила скрыта в ней, Она всего могучей и сильней. Ее мы можем шепотом кричать Иль криком молчаливым привечать. Ей нет нигде барьеров и границ, Пред ней падет и царь, и нищий ниц! И в городе ей дом, и на селе, Она – источник жизни на земле. Но как же трудно строит голова Любовных фраз простейшие слова! Признание сложней произнести, Чем гору на плечах перенести. Вот и тебе не смею я сказать, Как сладко мне томиться и страдать.
Мне проще бросить вызов королю, Чем вымолвить волшебное «люблю»… Недаром люди ныне и в веках Все о любви стремились петь в стихах! Я говорю от чувств, не от ума, Ведь ты и есть поэзия сама… Андрей Василец
Андрей Василец Зернышки 411. Ты посмотри, как крохотно зерно! Но в землю теплую помещено, Оно взрастает нивою бескрайней! Так мысль – начало дерзостных исканий!
412. Богатство с бедностью кочуют по эпохам И разделяют на два лагеря людей: Бедняк умеет радоваться крохам, Богач несчастен ненасытностью своей! 413. Не все подвластно роковой судьбине: Пусть время в прах стирает города, Костер, изображенный на картине, Задуть не сможет ветер никогда! 414. Прекрасное – как светоч негасимый, Неисчерпаемый источник вдохновенья: Ведь сколько б мы его не возносили, Увидят в нем свое другие поколенья! 415. Ценность книг не в броском переплете, Не в отделке золотом с парчою, Драгоценность в том, что вы найдете За отдельно взятою строкою…
продолжение: Одна за другой проносились мимо меня грузовые машины. Наверное, не при-нимали водители всерьез мое положение, думали, что мне только до следующей деревни надо, а из-за такого пустяка останавливаться не стоит. Наконец, сквозь пелену метели показалась легковушка. Я решительно поднял руку, помахал ею так, словно что-то вдали показывал, там, за горизонтом. Возможно, именно эта загадочность моего жеста привлекла внимание водителя, он остановился. - Ты куда, малец, в такую пургу в такой одежке? – Спросил, открыв правую дверцу, и не ожидая ответа, повелительно сказал: - Скорее садись, снег в кабину налетит! - Ну, уж коли ты у меня в гостях, рассказывай, о чем сигналил рукой, куда и зачем путь держишь? Дяденька был в возрасте, грузноват, на лице улыбка, голубые глаза выражали веселость, одет был в костюм и при галстуке. Он располагал к себе сразу, с пер-вого слова. Мне вдруг очень захотелось поговорить с этим добрым человеком, рассказать ему все о своем житье. Скорей всего просто нужно было выговорить-ся, накипело на душе столько, что потребность поделиться с кем-нибудь наболев-шим стала необходи-мой, а прежде было просто не с кем. Рассказывал я торо-пливо, сбивчиво, словно боялся, что меня прервут, не дослушают, не дадут закончить. Несколько раз я повторил кличку, которой меня называла мачеха. - А ты знаешь, что означает это слово? – Спросил дяденька после довольно долгих раздумий и тут же стал объяснять. – В греческих мифах это такой летаю-щий змей, наподобие нашего Горыныча, его нельзя ни сбить, ни убить, эдакий он непобедимый. Так что тебе не обижаться на мачеху надо, а гордиться таким сим-волическим прозвищем, коль уж в летчики собрался! Мне понравилось объяснение, я действительно вырос в собственных глазах. И очень захотелось, чтобы мачеха тоже узнала об этом, ведь она была уверена, что придумала для меня нечто унизительное, обидное, а оно вон как обернулось! На душе стало легче, я даже плечи расправил, сел удобнее, перестал горбиться и ежиться от холода, смотрел сквозь стекло на пургу веселее и представлял, как встретят меня бабушка с дедушкой. Постараемся побыстрее издать книгу прозы Андрея Васильца "Из жизни Сергея Бородина".
Друзья Андрея Васильца: Андрей Петрович все время совершенствовал произведения, более поздний вариант таков, но он автобиографичен до слез, на Шукшинский конкурс хотел отправить этот рассказ Андрей Петрович. Продолжение будет издано в его книге. Тем и отличается стиль, слог, лексика, что очень далеки от "совремнной! литературы (чернухи и порнухи), цепляет сильно, невозможно без слез читать.
Начало рассказа после доработки: Андрей Василец АСПИД Рассказ. - А-а-а, явился, Аспид проклятый! Нагулялся? А сена корове кто надергает? И воды не принес! Печка стынет, дрова закончились! К столу даже не подходи, по-ка все дела по двору не управишь! – Мачеха ярилась, топала ногами, замахива-лась на меня, но ударить не смогла, я был проворнее. Кто такой Аспид и почему он проклят, я не знал. Одно мне было понятно: Аспид – это я, вернее, мачеха придумала это для меня вместо имени и никак иначе не называла. Был поздний ноябрь, снега еще не было, но дыхание зимы ощущалось: по утрам морозец затягивал лужи тонким ледяным стеклом, грязь на дороге за ночь превращалась в твердые кочки и не проваливалась под ногами, но к вечеру вновь становилась непролазной слякотью, которая засасывала, налипала на сапоги, не давала пройти. Ускользнув от мачехи, я выскочил во двор, схватил ведра, коромысло и пота-щился по вязкой грязи на другой конец улицы, где был колодезь с «журавлем». Накануне рубил дрова, топор выскользнул из рук и я нечаянно разрубил правый сапог, образовалась такая дыра, что в нее можно было протиснуть ладонь. К счастью, лезвие топора почти не затронуло ногу, так, царапнуло только. Теперь в сапог через дыру набивалась грязь, внутри хлюпало, было скользко и холодно, но главное – очень трудно идти, ко всему еще непомерно велики были мне эти ста-рые отцовские «кирзухи». До колодца, пока шел налегке, это было еще терпимо, назад же, с ведрами, это стало просто мучением: сапог несколько раз соскальзы-вал с ноги, приходилось останавливаться, выгр*** грязь, снова втискивать ногу в мокрый и холодный сапог, при этом нужно было не расплескать воду в ведрах на коромысле. И все-таки у самой калитки споткнулся и упал, ведра покатились по земле. Сильно ушиб колено, сквозь дыру в штанах было видно, как из ссадины сочилась кровь. Пришлось опять к «журавлю» возвращаться, испытать новое хождение по мукам, теперь еще и прихрамывая. Справившись с водой, надергал крюком охапку сена из скирды, отнес в сарай, где стояла корова, положил в ясли, разровнял так, чтоб Дуняше удобно было доставать. Имя корове я сам придумал, когда она еще маленькой была. Любил я ее, ухаживал за нею, скребком шерсть приглаживал, чесал за ушами. Она тоже меня любила, всегда норовила лизнуть руку или лицо своим шершавым языком, тихо мычала, мотала головой и радост-но переступала ногами, когда я входил в сарай. Дуняша была моим единствен-ным другом, только ей одной я рассказывал о своих бедах, только она одна ви-дела иногда мои слезы… Когда мне было плохо, я смотрел на звезды. И в снах они приходили ко мне очень часто, и поздними вечерами любил я в небо глядеть. Мечталось, чтобы вдруг выросли за спиною крылья, взмахнуть бы ими, расправить и улететь туда, к звездам, таким загадочным и манящим… Ну, пусть даже не к самим звездам, а просто над землей подняться и посмотреть на этот мир с высоты, почувствовать себя птицей. Орлом, например, или хотя бы ласточкой. Мне очень нравилось на-блюдать за их полетом. Эх, мне бы так, я бы тогда и вовсе на землю не возвра-щался, жил бы себе в небе, чтоб никакая мачеха меня достать не смогла. Не то, чтобы рукой, но даже вилами или коромыслом… В тот вечер я задержался в деревенском клубе. Там еще с весны поставили бильярд, мы с ребятами все лето гоняли шары, и я натренировался так, что рав-ных мне не было. Правда, пока лишь среди моих сверстников, взрослые нас к игре не допускали. В тот же вечер случилось невероятное: я не только был при-нят во взрослую игру, но и умудрился никому не проиграть. Меня распирала гордость, а поделиться радостью было не с кем, разве только с Дуняшей. - Так-то, Дунюшка! Это тебе не хвостом махать, мух отгонять. В бильярде нужны точный глаз и твердая рука. Видела бы ты, как я их всех разделал под орех! А то все: «малец» да «малец»! Теперь будут знать, какой я им «малец», запомнят, небось! Колено болело все сильнее, я решил зайти в дом, смазать ранку йодом. - А дрова где? Что, Аспид, опять забыл? У-у-у, дармоед, лодырюга окаянный! Весь в папашу - настырный! Все из-под палки только и можешь делать! Ну, так вот тебе, получай! – Мачеха схватила кочергу и резко, без замаха, чтобы я не увернулся, ударила, целясь по голове. Я только успел подставить руку, защищая голову. Удар был такой силы, что рука сразу повисла плетью. В бешенстве, что опять не достигла цели, мачеха замахнулась еще раз, но теперь я изловчился и шмыгнул в дверь, выскочил во двор. Ошарашенный таким злобным выпадом ма-чехи, я никак не мог прийти в себя, в голове только пульсировала мысль: «Сов-сем озверела, ведьма, ведь убить могла или покалечить, если бы не увернулся. За что? Принес бы ей дрова, я же только за йодом…» Что было делать? Куда идти? В дом вернуться я уже не мог. Ноги сами напра-вились к сараю, где была Дуняша. Корова встретила приветливым мычанием, стала радостно мотать головой, потянулась ко мне языком. И тут я не выдержал, из глаз ручьями потекли слезы, из груди вырвались рыдания не столько от боли, сколько от обиды и несправедливости, и я заплакал навзрыд. Дуняша притихла, уставилась на меня своими большими, добрыми глазами, как бы спрашивая, что, мол, случилось, кто тебя так обидел? Я обнял ее за шею, машинально, по привыч-ке, почесал за ухом. Но она не опустила голову от удовольствия, как делала это всегда, а подняла ее и все старалась заглянуть мне в глаза. «Милая моя животин-ка! Бессловесная, а все понимает…» Отчаяние сжимало мне горло, комом стояло в груди, я решительно ничего не понимал, почему у мачехи такая злоба ко мне, не знал, что мне делать, куда идти. Рука болела сильнее, чем нога, от холода и от слез бил озноб, дрожь во всем теле невозможно было унять. Я плакал все сильнее, а корова только смотрела и мотала головой, тревожно переступала с ноги на ногу, словно понимала мое состояние, но не знала, как мне помочь. Отца не было дома уже больше года. Он уехал в Сибирь по делам. Кажется, отгружать вагонами какой-то лес для совхоза. Даже писем от него давно уже не получали, а денег - так и вовсе ни разу. С мачехой они жили очень плохо, часто ссорились, отец много пил, а когда был пьяный, дубасил ее почем зря, так что она частенько носила синяки на лице. Отец прошел всю войну от Бреста до Берлина, служил в кавалерии, ходил по немецким тылам с генералом Доватором, очень гордился этим и часто рассказывал про бои, как с шашками воевали против тан-ков и пулеметов. Пришел с войны весь израненный, в кисете хранил ордена и ме-дали, всего их было около двадцати. Отец говорил, что после ста граммов у него непременно возникает желание идти в атаку. А поскольку шашки больше не бы-ло, он хватал, что попадалось под руку, и крушил все вокруг себя, до чего мог до-тянуться. Однажды он с вилами наперевес гонялся по огороду за совхозным бух-галтером. Хорошо помню, как отец при этом кричал: «Стой, фашистская морда! Все равно догоню! Отвечай, вражина, почему урезал премию моему эскадрону?» Эскадроном он называл свою огородную бригаду, в которой были одни женщи-ны. Но чаще всего, конечно, доставалось мачехе, ко всему прочему он ее сильно ревновал. Когда же отца долго не было дома, она всю накопившуюся против него злость выливала на меня. Отца я очень любил, потому что он всегда меня жалел, никогда пальцем не трогал даже в самом сильном подпитии. Не тронул он меня ни рукой, ни ремнем и тогда, когда я сотворил ужасное преступление – променял на мороженое все его ордена и медали. Деревенские пацаны выманили, те, что постарше, а мне тогда было всего шесть лет. Мороженое было для нас большой редкостью, вот я и не устоял перед соблазном. Отец доставал ордена из шкафа один раз в году, девя-того мая, в День Победы. Раскладывал их на столе, против каждого ставил рюмку и начинал с ними разговаривать. Вернее, с друзьями, которые погибли в боях. На-чинал всегда одинаково: «Здорово, братцы… Вот опять я с вами… Простите, что остался живой, так уж судьбе было угодно - всего издырявила, а не прибрала. Видно, нужен я еще кому-то тут, на земле…» И вот однажды достал отец из шка-фа кисет, а в нем пусто - ни одного ордена, ни одной медали. Он, конечно, сразу к мачехе, но та сказала, что не брала и не видела. Я хотел было забиться под кро-вать, но когда заметил на глазах у отца слезы, оцепенел от страха и не смог сдви-нуться с места. А тут еще мачеха подскочила ко мне, зашипела, как гадюка: «Он это! Точно, он! Я же видела, как он кисет доставал, думала, поиграет и положит на место. Куда подевал, говори! Ну, признавайся!» Она потянулась рукой к мое-му уху, но я отступил в угол и прижмурился, приготовился к самому страшному: «Убьет, точно убьет…» Но отец строго глянул на мачеху, прикрикнул: «Нишкни! Сам разберусь!» Потом вдруг весь обмяк, опустился передо мной на колени, при-жал мою голову к своей груди и дрожащим голосом, сквозь слезы, с трудом выго-варивая слова, тихо спросил: «Как же так, сынок? Это же боевые награды, за ни-ми столько жизней… Ты их куда? Ну, скажи, не бойся, я тебя не трону, ты толь-ко скажи…» Мы оба плакали, а я сбивчиво рассказывал… Нашли почти все, про-пала только одна медаль за взятие Берлина. С той поры прошло лет шесть или семь, но я помнил все в подробностях. Даже то, как была недовольна мачеха, что отец меня никак не наказал. Его приезда я ждал с нетерпением и надеждой, поскольку при нем мачеха меня не била, выглядела доброй и ласковой, даже заискивала и угощала конфе-тами. Иногда... Дуняша потянулась к сену и принялась жевать. Я успокоился и стал думать, как мне дальше жить, что делать сейчас. Эх, была бы жива мама… Она работала на шахте, что в Донбассе, и погибла, когда я был еще маленьким. Но были живы бабушка и дедушка, мамины родители. Из родственников по отцу я не знал ни-кого. Мне в голову уже не раз приходила мысль о том, чтобы уехать туда, к ба-бушке с дедушкой, там меня очень любили и долго уговаривали отца не забирать от них внука. Не согласился, увез, сказал, что бабушки не могут воспитать сол-дата, а стране нужны воины, время тяжелое, капиталисты хотя и побиты, но не успокоятся, наша победа им костью в горле, вот очухаются – опять полезут. Кто будет защищать? Нужны богатыри, а не хлюпики! Солдата может воспитать только солдат! Увез. И отдал на растерзание мачехе, а сам уехал. Куда – неизве-стно. Вот тебе и солдатское воспитание… «Да, нужно идти к бабушке, в дом больше не вернусь, хватит, натерпелся…» Такая мысль была спасительной. Кстати, а ведь дедушка тоже солдат, гренадером был еще в царской армии. Тоже кавалерия, да еще какая! Только из-за одного мундира деда включили в список на раскулачивание. Приглянулось гренадерское обмундирование пред-седателю совета, а дед наотрез отказался отдать - дорога память. Три Георгиев-ских креста было на мундире! Вот и загремел на лесоповал, как бывший царский офицер, хотя звездочек на его погонах не было. Но легко сказать – идти! Километров двести до Каменска-Шахтинского, шах-терского городка, где была похоронена мама. На автобус денег у меня не было. Зато была решимость, не мог я больше терпеть унижения и обиды. Надо было где-то переночевать, не по темноте же трогаться в такой дальний путь. В сарае холодно, тут не согреться. Решил пойти в клуб, там топили, и я знал, где окошко легко открывалось с помощью гвоздя. Спал на биллиардном столе, укрывшись занавесом со сцены. Утром проснулся от боли: рука распухла, ссадина на колене гноилась. Но об отказе от плана не могло быть речи. От нашего села до трассы на Ростов километров десять, если повезет, можно на попутных машинах уехать. Сначала я весь дрожал от холода. На мне были только курточка-ветровка да штанишки с большой дырой на правом колене, в нее задувал холодный ветер. А тут еще снег начал падать, да такой густой! Обут я был в видавшие виды кеды, которые успел прихватить в коридоре, не заходя в дом. Первые час-другой шел, прихрамывая и ежась от пронизывающего ветра, но потом разошелся, согрелся, стал делать пробежки. Еще согревало душу чувство свободы, не высказать сло-вами, как приятно было ощущение полной независимости от этой ведьмы, кото-рая отравляла мне жизнь. Не нужно больше оглядываться в ожидании подзатыль-ника, затрещины или кочерги, не нужно украдкой отламывать краюхи хлеба, не нужно вздрагивать от ее противного, визгливого голоса с потоками ругани и ос-корблений. «Надо же придумать такое – Аспид, да еще и проклятый! Откуда только взяла слово это непотребное? Все, хватит, теперь я больше не Аспид, тем более – не проклятый! Теперь у меня имя будет, мое, настоящее, как по метрике! А она пусть побегает, пусть поищет. Вот папка приедет, он ей задаст. Только когда он приедет?.. Зато бабушка с дедушкой как обрадуются! А солдат из меня получится, еще как получится! Только я не кавалеристом буду, а летчиком, чтобы на всяких там фашистов-капиталистов сверху налетать, чтобы видеть все вокруг, чтобы знать, откуда они наползать будут. У меня не забалуют, у меня не пройдут! Это вам не шашка против танка, там такие пушки стоять будут – не обрадуются! И не Аспид какой-нибудь в кабине будет сидеть, а настоящий Серега Бородин - сын и внук героев-кавалеристов! Даже Валерий Чкалов гордился бы, если бы жив был!» - С такими мыслями я забыл о боли в руке и в колене, бежал вприпрыжку, холод тоже отступил, я даже вспотел немного, а за спиною ощущались крылья. Впереди уже показалась автострада, по которой шли машины в сторону Ростова, на душе у меня стало радостней. «Ничего, доберусь, подвезет кто-нибудь, я же больше не Аспид какой-то там, чтобы меня не взять! Тем более - будущий летчик. Это вам тоже не шуточки!»
Андрей Петрович все время совершенствовал произведения, более поздний вариант таков, но он автобиографичен до слез, на Шукшинский конкурс хотел отправить этот рассказ Андрей Петрович. Продолжение будет издано в его книге. Тем и отличается стиль, слог, лексика, что очень далеки от "совремнной! литературы (чернухи и порнухи), цепляет сильно, невозможно без слез читать.
Василец Андрей (с. Партизанское, Красноярский край) — Аспид Аспид Рассказ. Охапка дров была большой и тяжелой, поэтому я решил сразу пройти к печке, не снимая сапоги, чтобы не уронить, не рассыпать поленья. Была осень, шел дождь, обувь оставила на полу следы грязи. Заметив это, мачеха бросилась ко мне с криком: - Ах, свинья ты, свинья! Языком будешь пол вылизывать! Она схватила веник и замахнулась, но я увернулся и бросился бежать к двери, при этом разбросав по комнате еще больше комьев земли. Тогда она схватила полено и швырнула его мне вслед. Чудом успел пригнуться и прошмыгнуть в дверь, сучковатый кусок дерева просвистел над моей головой и вылетел на улицу. За поленом кубарем выкатился и я, споткнувшись о порог. Сзади громыхали брань и угрозы: - Ну, погоди же, грязнуля проклятущий, я тебя накормлю, ты у меня еще попляшешь! Но я уже и сам догадался, что вызвал у мачехи очередной приступ злобы, а это могло означать только одно: домой сегодня лучше не возвращаться, ибо ничего хорошего там ждать не приходится. Опять ночевать в сарае или в скирде сена, как было уже не раз и не далее, как на прошлой неделе. Тогда я просидел, не вылезая из душистой постели, почти двое суток. Зато отоспался и отдохнул, по хозяйству мачеха управлялась сама, а в школе были осенние каникулы. Может, я просидел бы в скирде и дольше, но железный крюк, которым дергают сено, чтобы набрать охапку для коровы, угодил мне в сапог, мачеха ухватила меня за ногу и вытащила на свет. Бежать резво сразу я не мог, ибо все тело затекло от долгой неподвижности и холода, поэтому звонких оплеух и увесистых тумаков мне досталось немало. Это успокоило ее и охладило, она не погналась за мной и даже не ругалась больше, только ворчала, что ей пришлось выполнять мою работу – кормить поросят, корову, кур, носить из колодца воду, а из сарая дрова, которых я наколол на неделю вперед. Как видно, она все-таки поволновалась из-за моего отсутствия и теперь не хотела, чтобы это повторилось, поскольку со дня на день должен был вернуться из очередной командировки отец, и тут уж тумаков досталось бы ей, как бывало нередко. В сарае жили корова, поросята и куры. Все вместе, под одной крышей, только через загородки. А у меня там, под самым потолком, в соломе, куда мачеха без лестницы добраться не могла, была припрятана сумочка с сухарями. Так, на всякий случай, если дорога на кухню мне была бы заказана, как сегодня. У кур в гнезде я всегда мог найти яйца, поэтому угрозы мачехи по поводу «накормлю» меня пугали не очень. Куры выручали не раз и по-другому: в сельском магазине яйца принимали от населения по пятнадцать копеек за штуку, таким образом, мне иногда удавалось полакомиться подушечками или цветным горошком – это были самые лучшие конфеты моего детства. Вообще-то яйца мачеха всегда снимала сама, но в сарае, в самом углу, за тюком соломы, куры облюбовали потайное гнездо, о котором я рассказал только отцу, он же промолчал, мачехе не передал. Так я стал обладателем тайны и секретного капитала… Отец воевал «от звонка до звонка», как он сам любил выражаться. Еще он говорил: - Война прошла через меня двенадцать раз навылет, но я остался жив, а она издохла. Выходит, кровушки нашей, протравленной «наркомовскими», не выдержала, зараза, захлебнулась. Факт налицо: мы есть, живем и здравствуем, а ее нет, одни следы на нас остались… При этих словах отец задирал рубаху и показывал шрамы. Разговоры на эту тему он заводил обычно только после выпивки, в трезвом виде о войне не вспоминал ни разу. А выпивал часто, становился буйным и сразу «шел в атаку», начинал гонять по двору мачеху, если никакого более достойного противника под рукой не оказывалось. Меня же ни разу не трогал, даже наоборот, защищал, прижимал к себе и выговаривал мачехе за мои обиды, о которых узнавал от соседей, поскольку я сам никогда не жаловался. В «секретном» гнезде было два яйца. Достав из-под крыши сухари, я хотел уже приступить к ужину, но тут дверь сарая распахнулась, в проеме стояла разъяренная мачеха. - Ага, яйца, значит, жрешь! А я думала, чего это куры стали хуже нестись, ан тут вон какое дело! А ну, пошел вон отсюда, обжора проклятый! Вот я тебя сейчас накормлю! Она быстрым взглядом обшарила сарай, остановилась на стоявших в углу вилах. У меня все похолодело внутри, и как только она сделала шаг, я бросил сухари и яйца на нее и попытался прошмыгнуть в дверь, но мачеха успела подставить ногу. Падая, я сильно ударился о косяк плечом, она же стала бить меня ногами. Молча, даже без обычной ругани, хрипло придыхая при каждом ударе: «Вот, вот, вот тебе…» Наконец, мне удалось подняться на ноги и выбежать со двора на улицу. Душили слезы, но не от боли, а от обиды и непонимания, почему в ней столько злости ко мне. - Что, Сережа, опять?.. – Это спросила соседка, проходившая по улице мимо нашего двора. Ничего не ответив, я пустился бежать по деревне и заплакал, уже не в силах больше сдерживать слезы. В висках стучал один только вопрос: «За что мне все это? За что? За что?» Не заметил, как выбежал в поле, дорога уходила в сторону автострады, которая вела в Ростов. Немного успокоившись, перешел на шаг, стал думать, что делать дальше. Мне давно уже хотелось уехать к бабушке с дедушкой, до них было километров двести, но как это сделать, я не знал. Продолжал идти, не останавливаясь, ибо понимал, что назад возврата больше нет. «А что, пойду пешком, как-нибудь доберусь». Эта мысль пришла сама собой, от отчаяния, потому что нужно было как-то определяться, куда и зачем несут меня ноги. продолжение автобиографичного рассказа можно прочесть на сайте Проза.ру, рассказ удостоен диплома на конкурсе
Огромное спасибо!Андрей Петрович был действительно Человеком с Большой Буквы,талантливым во всем: в отношениях,делах,мыслях.Свои четверостишия он назвал зернышками,их у него больше 500.С частью из них можно ознакомиться на сайте альманаха "Новый Енисейский литератор"( №4 2011г).В 2011 году вышла в свет книга стихов Андрея Петровича " У небес дыхание земное..". Спасибо за интерес к его творчеству,для него всегда было очень важно мнение читателей!
Увлекаюсь дельтопланеризмом. Давно. и стаж большой. Как так могло случиться? Но сейчас о другом. Искал другое-случайно забрел сюда.Прочитал переписку, потом стал искать сайты. Господа, а ведь это мужик с большой буквы. Прочел четверостишье - и не покидает мысль - взвалили всё и все, а сами в стороне. наблюдают как получиться.Хорошо - лавры себе, не сложиться - есть на кого свалить. прочтите №№ 508, 509 и 510. Я несколько дней посвятил прочтению его стихов и прозы- зацепило. Человек чести и совести, причем, действиельно чести. И даже создалось впечатление: человек, не умеющий говорить на повышенных тонах. Думаю, время все расставит по своим местам. Ношу чужую нес -думал друзей, а оказалось попутчиков- это точно!
500. Бессмертна и непобедима честь, И непоколебима, если есть, Топтать ее и пачкать бесполезно. А если нет, то в этом месте бездна… 501. Пусть говорят: сатира бесполезна И никого она не исправляет, Злит дураков, а умных забавляет. Но узнавать себя в ней всем нелестно! 502. Бог, несомненно, нам необходим, Он правовые ниши закрывает: Прощение дарует он одним, Другим посмертной карой угрожает… 503. Вся наша жизнь – борений череда, Из года в год все тяжелее ноша, Но я готов тащить ее всегда, И только в смертный час, возможно, брошу… 504. Быть умным и полезно, и похвально, Но только до мгновения, пока Свой ум ты не выпячивал нахально. А дальше ты глупее дурака… 505. Противна лесть! Как только мы заметим, Что льстят другим, готовы осуждать: Презренье, гнев последуют за этим! Но лесть себе так трудно распознать… 506. Когда горячность в споре нарастает И стать причиной ссоры угрожает, Есть способ ту угрозу упредить: Достаточно изящно пошутить… 507. Гордиться можно похвалой простою, Она приятна, коль ее достоин. Когда ж тебя не к месту кто-то хвалит, Будь осторожен: скоро он ужалит! 508. Богатым став неправедным путем, Иной разбойник мается притом: Кого б ни встретил он, его заранее Терзает мания подозревания… 509. Самодовольный хам, тупой невежда Сонм обвинений высосет из пальца И на любого выльет грязь, но прежде Он разыграет честного страдальца! 510. Как честного легко оклеветать – Слова-помои так легко родятся! Пусть лжец не может это доказать, Но жертве очень трудно отмываться… 511. Как нам от хама защищаться¬? Хамить? Ему уподо***¬ся. Судиться? Это унижаться. А что, мы разучились¬ драться? 512. Продолжить¬ род людской стремясь невольно, Привлечь мужчин все женщины стремятся. Но в юности им просто быть довольно, А в зрелости уж надо постаратьс¬я! 513. Никогда не завидуй тому, кто богат, Он не знает покоя, вся жизнь – на войне! От богатства избавиться¬, может, он рад, Может, совесть его пребывает в огне… 514. Где бы нас судьбою ни носило, Города берут нас на излом, А деревни – матери России Согревают хлебом и теплом. 515. Если только есть Господь на свете, Поклонюсь с одной мольбою - можно? Пусть нигде не умирают дети – Господи! Ну, разве это сложно? Андрей Василец
Когда в жизни доводится общаться с такими людьми это надолго запоминается и согревает душу в трудную минуту даже тогда когда этих людей рядом нет. Спасибо этим людям за то что они есть и за то что они с нами были.
Ответ Другу Андрея Петровича: Мы его помним, мы его любим, издадим стихи и прозу, сделаем презентацию книг, будем говорить о его творчестве. Теперь так, как Он, не пишут, считается, чем больше негатива, тем больше внимания, а его произведения несут положительные эмоции, и язык, словарный запас, слог, стиль его произведений - это хороший русский язык. Спасибо за интерес к его личности, к его произведениям, это говорит о том, что жизнь не прожита зря. Он оставил хороший След в жизни, как пишет Андрей Петрович в стихотворении "След": "Белый след от самолета Не черта, судьба моя!"
ЗЕРНЫШКИ С точки зрения вечности,краток век человеческий, Время города стирает,камни в пепел превращает. И только слово не стареет,как знамя над веками реет, В нем есть начало всех начал.оно-корабль и причал! Не выпрашивай награду,не гонись за похвалой, Просто делай все,как надо,чтоб доволен был собой. Вот тогда признают люди:похвалы достоин ты, И твои по праву будут ордена.почет,цветы! Певец-как бог:он звуки неба слышит, Но он -земной,и он поет о ней.. Чем песня задушевнее и тише, Тем льется дольше и звучит сильней! Писатель-это тот же архитектор, Что замок видит в груде кирпичей: Из сонма слов создаст он образ редкий- И путь осветит тысяча свечей!
Спасибо Вам всем! Сегодня 40 дней, как не стало Андрея Петровича. Сегодня мы соберемся и вспомним Его. За отклики на стихи - спасибо! Андрей Петрович говорил: "Все, что сделано (имея в виду производство, материальные вещи), уйдет, а строчки останутся". То, что его произведения читают и ценят, лучшая память о нем! На сайте Проза.ру есть рассказы Андрея Васильца, они очень интересны, особенно "Аспид", пишет пронзительно, прочувствованно, без слез невозможно читать, тем более когда знаешь, что рассказы автобиографичны. Спасибо Вам!
НЕТ СЧАСТЬЯ ВЫШЕ Все в этом мире тленно,как ни жаль, В прах превратятся город и скрижаль, Умрет река,рассыплется гора- Всему приходит смертная пора. Бессмертно лишь явление одно- Любви стареть и чахнуть не дано! Над ней не властны бури и года, Она всегда свежа и молода! И будет так,пока влюбленный мир Не позабудет голос звонких лир, Пока цветеньем пенятся сады И щедро дарят всем свои плоды, Пока в дубравах ландыши цветут И аромат волшебный издают. Не потому ль твердим мы вновь и вновь: Нет счастья выше.чем познать любовь? Бесценною наградою она Всему живому на земле дана. И я в ряду счастливчиков других Владею этим счастьем для двоих. Горжусь я достоянием своим: Я Вас люблю и Вами я любим! АНДРЕЙ ВАСИЛЕЦ
вот это. вот совсем вставило... И мать еще жива.. Но, чую придет мне время такие слова сказать... Вот, от мамы привет – Горсть горячей земли И тюльпанов букет… В чистом поле росли… Если б только ты знал, Как мне плохо без вас, Как я сильно устал… Говорю без прикрас…
Очень тяжело терять Друга. В наше время-перемен, в которое меняются ценности, когда нам стараются навязать другое мышление - такой человек как Андрей - большая редкость. Есть такие выражения "С ним бы я пошел в бой" " Плечо Друга". так вот - это про него!.Не все могу сказать и рассказать . Но попрошу: "Помолись за него, попроси ему покоя"
Vit, зачем ирония? не надо! согласитесь, что стихи достойные. есть над чем задуматься и подумать. Да жизнь засчитывает мгновения, но почему уходят хорошие, заслуживающие уважения люди? Люди с плохим характером, с гнильцой - тоже люди - и если они оставили общество -жаль их как людей, но их забывают. А здесь совсем другое- теплое, родное и уважающее, в первую очередь, тебя, как читателя, как личность, как человека. Экзаменационный вопрос: скажи 10 хороших слов о своем отце. Вот видишь - пауза! Вот об этом речь! Читать надо еще и между строк. Андрей Петрович действительно очень талантлив, и хорошо, если с ним была Муза. Этого человека не возможно не любить! Как мужик - я ему завидую. Любить и быть любимым - это дорогого стоит. Учитесь. А стихи великолепны! Друзья Андрея Петровича, спасибо. Должен быть какой-то день , например: "День памяти Андрея!" Вы проанализируйте его стихи. В наше время и такие стихи о Родине. Какое уважение к ближнему. сколько философии. В каждой строчке есть ответ на то или иное событие. это как надо было понимать и чувствовать людей. Достоин уважения!
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ Никогда не плыл я по теченью И путей полегче не искал, Но свое земное назначение Чувствую,еще не исчерпал. Мне,как прежде,снятся самолеты, Тянет в небо,в горы и в тайгу, Я без ощущения полета Жить на этом свете не могу. Я люблю закаты и рассветы, Степи,горы,реки и ручьи, Все несчастья маленькой планеты Чувствую,как собственно свои. Для меня бездействие-мученье, Лучший отдых-маленький привал, Я свое земное притяженье Без конца бы преодолевал. Чтобы было в мире больше песен, Чтоб сады кипели-все в цвету, Чтобы равнодушие и плесень Не губили в людях доброту! АНДРЕЙ ВАСИЛЕЦ
Моя святая Русь Святая Русь, навек любима, До боли в сердце, до слезы, Как вера ты непобедима, Чиста, как капелька росы. Мое пронзительное счастье, Моя бесслезная печаль, Мои удачи и напасти, И эта ширь, и эта даль. Такой простор – по Божьей воле: Зимой – бескрайние снега, А летом – зной над хлебным полем, И горизонта берега. А высота – магнит магнитов! Без этой страсти нет меня, Как резвый конь, стучу копытом, Лишь только небо вижу я! Здесь все мое – от гор до моря, От света звезд до соловья, Нет для меня больнее горя, Чем малая печаль твоя! Ни силой, ни хулой, ни гнетом Твое величье не сломить, Ты – жизнь моя, я – русский родом, И без России мне не жить! Андрей Василец
Был скупым он на рассказы – Разве иногда, Но в особый этот праздник Вспоминал всегда. Разговаривал негромко, Будто не со мной, Только руку к сердцу робко Прижимал порой… «Много раз за фронт ходили – Был приказ такой, Мы с Доватором служили – Командир лихой! По тылам глубоким рейдом Конница идет И врагам походом этим Жизни не дает!.. Фриц нам нес и смерть, и беды – С каждым днем больней, Только верою в победу Были мы сильней! Трижды я один из сотни Оставался жив – Так везло… На пулеметы С шашкою ходил!» Столько лет отца уж нету, Только снится мне, Будто скачет он по свету На своем коне! Не один, а с эскадроном Боевых друзей Он летит лихим дозором Посреди степей! И в лавине той казачьей Я скачу за ним, Вместе мы, а это значит – Он непобедим! И стучат, стучат копыта Пулеметам в такт: Я с отцом иду в атаку С шашкою на танк! Сколько раз в него стреляли – Бог, наверно, спас: Пуль кило – кисет медалей, Вот такой баланс… После фронта агрономом Был в совхозе он, Звал бригаду эскадроном – Женский эскадрон… Но отец немного пожил – Вовсе ничего, Он давно уже моложе Сына своего… Андрей Василец
Встреча с Богом Мы идем, спотыкаясь, дорогой, Одного только я не пойму: Мы готовим себя к встрече с Богом, Но нужна ль эта встреча Ему? Если мы разномастной толпою На порог Его храма придем, Что за радость от нас? Мы с собою Там, во тьме, ничего не несем! Если строили мы и любили, Все останется тем, кто живет. Если сеяли зло и грешили – Не прощенное здесь еще жжет!
Но поскольку никто не бессмертен, Встречи той не дано избежать, Вы земное житье перемерьте, Оцените, на честность проверьте,
Ведь за каждым охотились черти, Коль найдете изъяны – поверьте, Покаянную душу и в смерти В небесах будут с честью встречать! Андрей Василец
Через века, через бури и грозы С верою в сердце Россия прошла, Не пошатнули ни горе, ни слезы, Битва любая была не страшна! Вера веками тебя защищала, Меч помогая надежно держать, Твой вековой пьедестал укрепляла, Сил придавая набеги сдержать. Век непутевый, разбойный двадцатый, В смутное время Россию застал, В спину удар упредить не смогла ты – Трещину дал вековой пьедестал… В трех поколениях нас отлучали, Рушили храмы, стреляли и жгли – Веру из наших сердец вычищали, Но ни разрушить, ни сжечь не смогли. С верой восстанет из пепла Россия, Сильной и щедрой ей быть суждено, Доброй, богатой, родной и красивой, Крепкой, единой, где все – заодно! Есть у тебя, дорогая Отчизна, Сильные духом твои сыновья, Что на любой неприятельский вызов Смогут ответить – опора твоя! Время предательства, подлой наживы Канет в пучину болезненных лет, И процветанию альтернативы, Верю назло злопыхателям, нет! Душу наполнила новая сила, Что не боится ни пуль, ни огня: Я беззаветно поверил в Россию! Сможешь, Россия, поверить в меня? Андрей Василец
А небо - чтобы уити от оскорблений, унижений и боли, чтобы почувствовать себя свободным. Он не из тех кто боязно терпит оскорбления, унижения - он из тех, кто не мог вслух ответить на эти незаслуженные оскорбления потому, что боялся обидеть и причинить боль, боль, которую сам испытал и знал каково это.
И этому подтверждения строки :МНЕ ПРОЩЕ БРОСИТ ВЫЗОВ КОРОЛЮ, ЧЕМ ВЫМОЛВИТЬ ВОЛШЕБНОЕ "ЛЮБЛЮ"!... Видимо, он так боялся открыть душу!
Все родом из детства.
В "Аспиде" есть строки: "... пустился бежать по деревне и заплакал, уже не в силах больше сдерживать слезы. В висках стучал один только вопрос: «За что мне все это? За что? За что?».
Рассказ читался легко, на одном дыхании. Но осталось тяжелое чувство. и один только вопрос "За что?" за порядочность человеческую, за любовь к близким. Вечная и свтлая память этому человеку. Я прошу прощения у Андрея Васильца за то, что написал - но это я прочувствовал. Настоящий мужик!
vit, это Ваши стихи? я еще плохо ориентируюсь: кто где пишет. Но четко передано:
Если б только ты знал,
Как мне плохо без вас,
Как я сильно устал…
Говорю без прикрас.
Мужики, зепляет. Говорю без прикрас.
Андрей Василец
ПОБЕГ
Надоело мне терпеть
Грубости и хамство,
Что же делать мне теперь,
Коль достало чванство?
Воровство и мотовство –
Ничего святого!
Не приемлю их родство,
Только нет другого…
Тратить жизнь на этот сброд,
Чтоб его исправить?
Перейти ли время вброд –
Этот мир оставить?
Стал не мил мне белый свет,
Только ты не думай,
Что своей дороги след
Я прервать задумал.
Есть в природе чистота –
Лес, озера, реки,
Философия проста –
Все для человека!
Нет ни воров, ни хапуг,
Ни мздоимцев разных,
Каждый кустик – брат и друг,
А на сердце – праздник!
Если есть в руке топор,
Я шалаш построю,
Разведу в лесу костер
И займусь ухою!
Снасть, наживка, котелок –
Все принес с собою,
И еды немного впрок –
Хлеба с колбасою.
Лес и речка, я один –
Сам себе хозяин,
Будут мной руководить
Караси с язями…
Чистый воздух и простор,
Тишина и нега!
С быстрой речкой разговор
И – бултых с разбега!
Вон бельчонок пробежал,
Хвостиком качая,
Дятел дробно застучал,
Головой кивая.
Рябчик с ветки засвистел,
Любопытно все же:
Что нам этот крупнотел
Нового предложит?
Зря волнуешься, пострел,
Я совсем не грозный:
Мир людей мне надоел –
Грязный, несерьезный…
Много он обид и зла
Прочит человеку,
Надоели удила,
Путы и опеки!
Первобытности хочу,
Чтоб очистить душу,
От чертогов к шалашу
Перейти не струшу!
Есть земная благодать
У природы русской,
Не забыть бы только взять
Огоньку с закуской…
Нам традиций не менять
И характер - тоже,
А обычай предавать
Русскому негоже!
Одного лишь я боюсь:
Что, коль там, в природе,
Не один я окажусь,
А опять в народе?
Если эту мысль мою
Переймут другие,
Вновь появятся в раю
Недруги лихие?
Тот же вор и тот же хам,
Взяточник, завистник,
Ведь они роятся там,
Где кипенье жизни!
Нет, от них не убежать,
Тут иначе нужно:
Нужно их за горло брать
Всем народом, дружно!
Ты есть поэзия сама
Любовь писать или любовь творить –
Высоким стилем нужно говорить.
Любовь сама – уже волшебный дар,
Она и лед, и буря, и пожар.
Божественная сила скрыта в ней,
Она всего могучей и сильней.
Ее мы можем шепотом кричать
Иль криком молчаливым привечать.
Ей нет нигде барьеров и границ,
Пред ней падет и царь, и нищий ниц!
И в городе ей дом, и на селе,
Она – источник жизни на земле.
Но как же трудно строит голова
Любовных фраз простейшие слова!
Признание сложней произнести,
Чем гору на плечах перенести.
Вот и тебе не смею я сказать,
Как сладко мне томиться и страдать.
Мне проще бросить вызов королю,
Чем вымолвить волшебное «люблю»…
Недаром люди ныне и в веках
Все о любви стремились петь в стихах!
Я говорю от чувств, не от ума,
Ведь ты и есть поэзия сама…
Андрей Василец
Зернышки
411.
Ты посмотри, как крохотно зерно!
Но в землю теплую помещено,
Оно взрастает нивою бескрайней!
Так мысль – начало дерзостных исканий!
412.
Богатство с бедностью кочуют по эпохам
И разделяют на два лагеря людей:
Бедняк умеет радоваться крохам,
Богач несчастен ненасытностью своей!
413.
Не все подвластно роковой судьбине:
Пусть время в прах стирает города,
Костер, изображенный на картине,
Задуть не сможет ветер никогда!
414.
Прекрасное – как светоч негасимый,
Неисчерпаемый источник вдохновенья:
Ведь сколько б мы его не возносили,
Увидят в нем свое другие поколенья!
415.
Ценность книг не в броском переплете,
Не в отделке золотом с парчою,
Драгоценность в том, что вы найдете
За отдельно взятою строкою…
Одна за другой проносились мимо меня грузовые машины. Наверное, не при-нимали водители всерьез мое положение, думали, что мне только до следующей деревни надо, а из-за такого пустяка останавливаться не стоит. Наконец, сквозь пелену метели показалась легковушка. Я решительно поднял руку, помахал ею так, словно что-то вдали показывал, там, за горизонтом. Возможно, именно эта загадочность моего жеста привлекла внимание водителя, он остановился.
- Ты куда, малец, в такую пургу в такой одежке? – Спросил, открыв правую дверцу, и не ожидая ответа, повелительно сказал: - Скорее садись, снег в кабину налетит!
- Ну, уж коли ты у меня в гостях, рассказывай, о чем сигналил рукой, куда и зачем путь держишь?
Дяденька был в возрасте, грузноват, на лице улыбка, голубые глаза выражали веселость, одет был в костюм и при галстуке. Он располагал к себе сразу, с пер-вого слова. Мне вдруг очень захотелось поговорить с этим добрым человеком, рассказать ему все о своем житье. Скорей всего просто нужно было выговорить-ся, накипело на душе столько, что потребность поделиться с кем-нибудь наболев-шим стала необходи-мой, а прежде было просто не с кем. Рассказывал я торо-пливо, сбивчиво, словно боялся, что меня прервут, не дослушают, не дадут закончить. Несколько раз я повторил кличку, которой меня называла мачеха.
- А ты знаешь, что означает это слово? – Спросил дяденька после довольно долгих раздумий и тут же стал объяснять. – В греческих мифах это такой летаю-щий змей, наподобие нашего Горыныча, его нельзя ни сбить, ни убить, эдакий он непобедимый. Так что тебе не обижаться на мачеху надо, а гордиться таким сим-волическим прозвищем, коль уж в летчики собрался!
Мне понравилось объяснение, я действительно вырос в собственных глазах. И очень захотелось, чтобы мачеха тоже узнала об этом, ведь она была уверена, что придумала для меня нечто унизительное, обидное, а оно вон как обернулось! На душе стало легче, я даже плечи расправил, сел удобнее, перестал горбиться и ежиться от холода, смотрел сквозь стекло на пургу веселее и представлял, как встретят меня бабушка с дедушкой.
Постараемся побыстрее издать книгу прозы Андрея Васильца "Из жизни Сергея Бородина".
Нет. Ничего не хромает. Прочитал http://proza.ru/2012/04/20/1273. Просто это- другой стиль. Да, похоже Шукшина.
Андрей Василец
АСПИД
Рассказ.
- А-а-а, явился, Аспид проклятый! Нагулялся? А сена корове кто надергает? И воды не принес! Печка стынет, дрова закончились! К столу даже не подходи, по-ка все дела по двору не управишь! – Мачеха ярилась, топала ногами, замахива-лась на меня, но ударить не смогла, я был проворнее.
Кто такой Аспид и почему он проклят, я не знал. Одно мне было понятно: Аспид – это я, вернее, мачеха придумала это для меня вместо имени и никак иначе не называла.
Был поздний ноябрь, снега еще не было, но дыхание зимы ощущалось: по утрам морозец затягивал лужи тонким ледяным стеклом, грязь на дороге за ночь превращалась в твердые кочки и не проваливалась под ногами, но к вечеру вновь становилась непролазной слякотью, которая засасывала, налипала на сапоги, не давала пройти.
Ускользнув от мачехи, я выскочил во двор, схватил ведра, коромысло и пота-щился по вязкой грязи на другой конец улицы, где был колодезь с «журавлем». Накануне рубил дрова, топор выскользнул из рук и я нечаянно разрубил правый сапог, образовалась такая дыра, что в нее можно было протиснуть ладонь. К счастью, лезвие топора почти не затронуло ногу, так, царапнуло только. Теперь в сапог через дыру набивалась грязь, внутри хлюпало, было скользко и холодно, но главное – очень трудно идти, ко всему еще непомерно велики были мне эти ста-рые отцовские «кирзухи». До колодца, пока шел налегке, это было еще терпимо, назад же, с ведрами, это стало просто мучением: сапог несколько раз соскальзы-вал с ноги, приходилось останавливаться, выгр*** грязь, снова втискивать ногу в мокрый и холодный сапог, при этом нужно было не расплескать воду в ведрах на коромысле. И все-таки у самой калитки споткнулся и упал, ведра покатились по земле. Сильно ушиб колено, сквозь дыру в штанах было видно, как из ссадины сочилась кровь. Пришлось опять к «журавлю» возвращаться, испытать новое хождение по мукам, теперь еще и прихрамывая. Справившись с водой, надергал крюком охапку сена из скирды, отнес в сарай, где стояла корова, положил в ясли, разровнял так, чтоб Дуняше удобно было доставать. Имя корове я сам придумал, когда она еще маленькой была. Любил я ее, ухаживал за нею, скребком шерсть приглаживал, чесал за ушами. Она тоже меня любила, всегда норовила лизнуть руку или лицо своим шершавым языком, тихо мычала, мотала головой и радост-но переступала ногами, когда я входил в сарай. Дуняша была моим единствен-ным другом, только ей одной я рассказывал о своих бедах, только она одна ви-дела иногда мои слезы…
Когда мне было плохо, я смотрел на звезды. И в снах они приходили ко мне очень часто, и поздними вечерами любил я в небо глядеть. Мечталось, чтобы вдруг выросли за спиною крылья, взмахнуть бы ими, расправить и улететь туда, к звездам, таким загадочным и манящим… Ну, пусть даже не к самим звездам, а просто над землей подняться и посмотреть на этот мир с высоты, почувствовать себя птицей. Орлом, например, или хотя бы ласточкой. Мне очень нравилось на-блюдать за их полетом. Эх, мне бы так, я бы тогда и вовсе на землю не возвра-щался, жил бы себе в небе, чтоб никакая мачеха меня достать не смогла. Не то, чтобы рукой, но даже вилами или коромыслом…
В тот вечер я задержался в деревенском клубе. Там еще с весны поставили бильярд, мы с ребятами все лето гоняли шары, и я натренировался так, что рав-ных мне не было. Правда, пока лишь среди моих сверстников, взрослые нас к игре не допускали. В тот же вечер случилось невероятное: я не только был при-нят во взрослую игру, но и умудрился никому не проиграть. Меня распирала гордость, а поделиться радостью было не с кем, разве только с Дуняшей.
- Так-то, Дунюшка! Это тебе не хвостом махать, мух отгонять. В бильярде нужны точный глаз и твердая рука. Видела бы ты, как я их всех разделал под орех! А то все: «малец» да «малец»! Теперь будут знать, какой я им «малец», запомнят, небось!
Колено болело все сильнее, я решил зайти в дом, смазать ранку йодом.
- А дрова где? Что, Аспид, опять забыл? У-у-у, дармоед, лодырюга окаянный! Весь в папашу - настырный! Все из-под палки только и можешь делать! Ну, так вот тебе, получай! – Мачеха схватила кочергу и резко, без замаха, чтобы я не увернулся, ударила, целясь по голове. Я только успел подставить руку, защищая голову. Удар был такой силы, что рука сразу повисла плетью. В бешенстве, что опять не достигла цели, мачеха замахнулась еще раз, но теперь я изловчился и шмыгнул в дверь, выскочил во двор. Ошарашенный таким злобным выпадом ма-чехи, я никак не мог прийти в себя, в голове только пульсировала мысль: «Сов-сем озверела, ведьма, ведь убить могла или покалечить, если бы не увернулся. За что? Принес бы ей дрова, я же только за йодом…»
Что было делать? Куда идти? В дом вернуться я уже не мог. Ноги сами напра-вились к сараю, где была Дуняша. Корова встретила приветливым мычанием, стала радостно мотать головой, потянулась ко мне языком. И тут я не выдержал, из глаз ручьями потекли слезы, из груди вырвались рыдания не столько от боли, сколько от обиды и несправедливости, и я заплакал навзрыд. Дуняша притихла, уставилась на меня своими большими, добрыми глазами, как бы спрашивая, что, мол, случилось, кто тебя так обидел? Я обнял ее за шею, машинально, по привыч-ке, почесал за ухом. Но она не опустила голову от удовольствия, как делала это всегда, а подняла ее и все старалась заглянуть мне в глаза. «Милая моя животин-ка! Бессловесная, а все понимает…»
Отчаяние сжимало мне горло, комом стояло в груди, я решительно ничего не понимал, почему у мачехи такая злоба ко мне, не знал, что мне делать, куда идти. Рука болела сильнее, чем нога, от холода и от слез бил озноб, дрожь во всем теле невозможно было унять. Я плакал все сильнее, а корова только смотрела и мотала головой, тревожно переступала с ноги на ногу, словно понимала мое состояние, но не знала, как мне помочь.
Отца не было дома уже больше года. Он уехал в Сибирь по делам. Кажется, отгружать вагонами какой-то лес для совхоза. Даже писем от него давно уже не получали, а денег - так и вовсе ни разу. С мачехой они жили очень плохо, часто ссорились, отец много пил, а когда был пьяный, дубасил ее почем зря, так что она частенько носила синяки на лице. Отец прошел всю войну от Бреста до Берлина, служил в кавалерии, ходил по немецким тылам с генералом Доватором, очень гордился этим и часто рассказывал про бои, как с шашками воевали против тан-ков и пулеметов. Пришел с войны весь израненный, в кисете хранил ордена и ме-дали, всего их было около двадцати. Отец говорил, что после ста граммов у него непременно возникает желание идти в атаку. А поскольку шашки больше не бы-ло, он хватал, что попадалось под руку, и крушил все вокруг себя, до чего мог до-тянуться. Однажды он с вилами наперевес гонялся по огороду за совхозным бух-галтером. Хорошо помню, как отец при этом кричал: «Стой, фашистская морда! Все равно догоню! Отвечай, вражина, почему урезал премию моему эскадрону?» Эскадроном он называл свою огородную бригаду, в которой были одни женщи-ны. Но чаще всего, конечно, доставалось мачехе, ко всему прочему он ее сильно ревновал. Когда же отца долго не было дома, она всю накопившуюся против него злость выливала на меня.
Отца я очень любил, потому что он всегда меня жалел, никогда пальцем не трогал даже в самом сильном подпитии. Не тронул он меня ни рукой, ни ремнем и тогда, когда я сотворил ужасное преступление – променял на мороженое все его ордена и медали. Деревенские пацаны выманили, те, что постарше, а мне тогда было всего шесть лет. Мороженое было для нас большой редкостью, вот я и не устоял перед соблазном. Отец доставал ордена из шкафа один раз в году, девя-того мая, в День Победы. Раскладывал их на столе, против каждого ставил рюмку и начинал с ними разговаривать. Вернее, с друзьями, которые погибли в боях. На-чинал всегда одинаково: «Здорово, братцы… Вот опять я с вами… Простите, что остался живой, так уж судьбе было угодно - всего издырявила, а не прибрала. Видно, нужен я еще кому-то тут, на земле…» И вот однажды достал отец из шка-фа кисет, а в нем пусто - ни одного ордена, ни одной медали. Он, конечно, сразу к мачехе, но та сказала, что не брала и не видела. Я хотел было забиться под кро-вать, но когда заметил на глазах у отца слезы, оцепенел от страха и не смог сдви-нуться с места. А тут еще мачеха подскочила ко мне, зашипела, как гадюка: «Он это! Точно, он! Я же видела, как он кисет доставал, думала, поиграет и положит на место. Куда подевал, говори! Ну, признавайся!» Она потянулась рукой к мое-му уху, но я отступил в угол и прижмурился, приготовился к самому страшному: «Убьет, точно убьет…» Но отец строго глянул на мачеху, прикрикнул: «Нишкни! Сам разберусь!» Потом вдруг весь обмяк, опустился передо мной на колени, при-жал мою голову к своей груди и дрожащим голосом, сквозь слезы, с трудом выго-варивая слова, тихо спросил: «Как же так, сынок? Это же боевые награды, за ни-ми столько жизней… Ты их куда? Ну, скажи, не бойся, я тебя не трону, ты толь-ко скажи…» Мы оба плакали, а я сбивчиво рассказывал… Нашли почти все, про-пала только одна медаль за взятие Берлина. С той поры прошло лет шесть или семь, но я помнил все в подробностях. Даже то, как была недовольна мачеха, что отец меня никак не наказал.
Его приезда я ждал с нетерпением и надеждой, поскольку при нем мачеха меня не била, выглядела доброй и ласковой, даже заискивала и угощала конфе-тами. Иногда...
Дуняша потянулась к сену и принялась жевать. Я успокоился и стал думать, как мне дальше жить, что делать сейчас. Эх, была бы жива мама… Она работала на шахте, что в Донбассе, и погибла, когда я был еще маленьким. Но были живы бабушка и дедушка, мамины родители. Из родственников по отцу я не знал ни-кого. Мне в голову уже не раз приходила мысль о том, чтобы уехать туда, к ба-бушке с дедушкой, там меня очень любили и долго уговаривали отца не забирать от них внука. Не согласился, увез, сказал, что бабушки не могут воспитать сол-дата, а стране нужны воины, время тяжелое, капиталисты хотя и побиты, но не успокоятся, наша победа им костью в горле, вот очухаются – опять полезут. Кто будет защищать? Нужны богатыри, а не хлюпики! Солдата может воспитать только солдат! Увез. И отдал на растерзание мачехе, а сам уехал. Куда – неизве-стно. Вот тебе и солдатское воспитание… «Да, нужно идти к бабушке, в дом больше не вернусь, хватит, натерпелся…» Такая мысль была спасительной.
Кстати, а ведь дедушка тоже солдат, гренадером был еще в царской армии. Тоже кавалерия, да еще какая! Только из-за одного мундира деда включили в список на раскулачивание. Приглянулось гренадерское обмундирование пред-седателю совета, а дед наотрез отказался отдать - дорога память. Три Георгиев-ских креста было на мундире! Вот и загремел на лесоповал, как бывший царский офицер, хотя звездочек на его погонах не было.
Но легко сказать – идти! Километров двести до Каменска-Шахтинского, шах-терского городка, где была похоронена мама. На автобус денег у меня не было. Зато была решимость, не мог я больше терпеть унижения и обиды. Надо было где-то переночевать, не по темноте же трогаться в такой дальний путь. В сарае холодно, тут не согреться. Решил пойти в клуб, там топили, и я знал, где окошко легко открывалось с помощью гвоздя. Спал на биллиардном столе, укрывшись занавесом со сцены. Утром проснулся от боли: рука распухла, ссадина на колене гноилась. Но об отказе от плана не могло быть речи. От нашего села до трассы на Ростов километров десять, если повезет, можно на попутных машинах уехать.
Сначала я весь дрожал от холода. На мне были только курточка-ветровка да штанишки с большой дырой на правом колене, в нее задувал холодный ветер. А тут еще снег начал падать, да такой густой! Обут я был в видавшие виды кеды, которые успел прихватить в коридоре, не заходя в дом. Первые час-другой шел, прихрамывая и ежась от пронизывающего ветра, но потом разошелся, согрелся, стал делать пробежки. Еще согревало душу чувство свободы, не высказать сло-вами, как приятно было ощущение полной независимости от этой ведьмы, кото-рая отравляла мне жизнь. Не нужно больше оглядываться в ожидании подзатыль-ника, затрещины или кочерги, не нужно украдкой отламывать краюхи хлеба, не нужно вздрагивать от ее противного, визгливого голоса с потоками ругани и ос-корблений. «Надо же придумать такое – Аспид, да еще и проклятый! Откуда только взяла слово это непотребное? Все, хватит, теперь я больше не Аспид, тем более – не проклятый! Теперь у меня имя будет, мое, настоящее, как по метрике! А она пусть побегает, пусть поищет. Вот папка приедет, он ей задаст. Только когда он приедет?.. Зато бабушка с дедушкой как обрадуются! А солдат из меня получится, еще как получится! Только я не кавалеристом буду, а летчиком, чтобы на всяких там фашистов-капиталистов сверху налетать, чтобы видеть все вокруг, чтобы знать, откуда они наползать будут. У меня не забалуют, у меня не пройдут! Это вам не шашка против танка, там такие пушки стоять будут – не обрадуются! И не Аспид какой-нибудь в кабине будет сидеть, а настоящий Серега Бородин - сын и внук героев-кавалеристов! Даже Валерий Чкалов гордился бы, если бы жив был!» - С такими мыслями я забыл о боли в руке и в колене, бежал вприпрыжку, холод тоже отступил, я даже вспотел немного, а за спиною ощущались крылья. Впереди уже показалась автострада, по которой шли машины в сторону Ростова, на душе у меня стало радостней.
«Ничего, доберусь, подвезет кто-нибудь, я же больше не Аспид какой-то там, чтобы меня не взять! Тем более - будущий летчик. Это вам тоже не шуточки!»
Аспид
Рассказ.
Охапка дров была большой и тяжелой, поэтому я решил сразу пройти к печке, не снимая сапоги, чтобы не уронить, не рассыпать поленья. Была осень, шел дождь, обувь оставила на полу следы грязи. Заметив это, мачеха бросилась ко мне с криком:
- Ах, свинья ты, свинья! Языком будешь пол вылизывать!
Она схватила веник и замахнулась, но я увернулся и бросился бежать к двери, при этом разбросав по комнате еще больше комьев земли. Тогда она схватила полено и швырнула его мне вслед. Чудом успел пригнуться и прошмыгнуть в дверь, сучковатый кусок дерева просвистел над моей головой и вылетел на улицу. За поленом кубарем выкатился и я, споткнувшись о порог. Сзади громыхали брань и угрозы:
- Ну, погоди же, грязнуля проклятущий, я тебя накормлю, ты у меня еще попляшешь!
Но я уже и сам догадался, что вызвал у мачехи очередной приступ злобы, а это могло означать только одно: домой сегодня лучше не возвращаться, ибо ничего хорошего там ждать не приходится. Опять ночевать в сарае или в скирде сена, как было уже не раз и не далее, как на прошлой неделе. Тогда я просидел, не вылезая из душистой постели, почти двое суток. Зато отоспался и отдохнул, по хозяйству мачеха управлялась сама, а в школе были осенние каникулы. Может, я просидел бы в скирде и дольше, но железный крюк, которым дергают сено, чтобы набрать охапку для коровы, угодил мне в сапог, мачеха ухватила меня за ногу и вытащила на свет. Бежать резво сразу я не мог, ибо все тело затекло от долгой неподвижности и холода, поэтому звонких оплеух и увесистых тумаков мне досталось немало. Это успокоило ее и охладило, она не погналась за мной и даже не ругалась больше, только ворчала, что ей пришлось выполнять мою работу – кормить поросят, корову, кур, носить из колодца воду, а из сарая дрова, которых я наколол на неделю вперед. Как видно, она все-таки поволновалась из-за моего отсутствия и теперь не хотела, чтобы это повторилось, поскольку со дня на день должен был вернуться из очередной командировки отец, и тут уж тумаков досталось бы ей, как бывало нередко.
В сарае жили корова, поросята и куры. Все вместе, под одной крышей, только через загородки. А у меня там, под самым потолком, в соломе, куда мачеха без лестницы добраться не могла, была припрятана сумочка с сухарями. Так, на всякий случай, если дорога на кухню мне была бы заказана, как сегодня. У кур в гнезде я всегда мог найти яйца, поэтому угрозы мачехи по поводу «накормлю» меня пугали не очень. Куры выручали не раз и по-другому: в сельском магазине яйца принимали от населения по пятнадцать копеек за штуку, таким образом, мне иногда удавалось полакомиться подушечками или цветным горошком – это были самые лучшие конфеты моего детства. Вообще-то яйца мачеха всегда снимала сама, но в сарае, в самом углу, за тюком соломы, куры облюбовали потайное гнездо, о котором я рассказал только отцу, он же промолчал, мачехе не передал. Так я стал обладателем тайны и секретного капитала…
Отец воевал «от звонка до звонка», как он сам любил выражаться. Еще он говорил:
- Война прошла через меня двенадцать раз навылет, но я остался жив, а она издохла. Выходит, кровушки нашей, протравленной «наркомовскими», не выдержала, зараза, захлебнулась. Факт налицо: мы есть, живем и здравствуем, а ее нет, одни следы на нас остались…
При этих словах отец задирал рубаху и показывал шрамы. Разговоры на эту тему он заводил обычно только после выпивки, в трезвом виде о войне не вспоминал ни разу. А выпивал часто, становился буйным и сразу «шел в атаку», начинал гонять по двору мачеху, если никакого более достойного противника под рукой не оказывалось. Меня же ни разу не трогал, даже наоборот, защищал, прижимал к себе и выговаривал мачехе за мои обиды, о которых узнавал от соседей, поскольку я сам никогда не жаловался.
В «секретном» гнезде было два яйца. Достав из-под крыши сухари, я хотел уже приступить к ужину, но тут дверь сарая распахнулась, в проеме стояла разъяренная мачеха.
- Ага, яйца, значит, жрешь! А я думала, чего это куры стали хуже нестись, ан тут вон какое дело! А ну, пошел вон отсюда, обжора проклятый! Вот я тебя сейчас накормлю!
Она быстрым взглядом обшарила сарай, остановилась на стоявших в углу вилах. У меня все похолодело внутри, и как только она сделала шаг, я бросил сухари и яйца на нее и попытался прошмыгнуть в дверь, но мачеха успела подставить ногу. Падая, я сильно ударился о косяк плечом, она же стала бить меня ногами. Молча, даже без обычной ругани, хрипло придыхая при каждом ударе: «Вот, вот, вот тебе…» Наконец, мне удалось подняться на ноги и выбежать со двора на улицу. Душили слезы, но не от боли, а от обиды и непонимания, почему в ней столько злости ко мне.
- Что, Сережа, опять?.. – Это спросила соседка, проходившая по улице мимо нашего двора.
Ничего не ответив, я пустился бежать по деревне и заплакал, уже не в силах больше сдерживать слезы. В висках стучал один только вопрос: «За что мне все это? За что? За что?» Не заметил, как выбежал в поле, дорога уходила в сторону автострады, которая вела в Ростов. Немного успокоившись, перешел на шаг, стал думать, что делать дальше. Мне давно уже хотелось уехать к бабушке с дедушкой, до них было километров двести, но как это сделать, я не знал. Продолжал идти, не останавливаясь, ибо понимал, что назад возврата больше нет. «А что, пойду пешком, как-нибудь доберусь». Эта мысль пришла сама собой, от отчаяния, потому что нужно было как-то определяться, куда и зачем несут меня ноги.
продолжение автобиографичного рассказа можно прочесть на сайте Проза.ру, рассказ удостоен диплома на конкурсе
Спасибо за интерес к его творчеству,для него всегда было очень важно мнение читателей!
Бессмертна и непобедима честь,
И непоколебима, если есть,
Топтать ее и пачкать бесполезно.
А если нет, то в этом месте бездна…
501.
Пусть говорят: сатира бесполезна
И никого она не исправляет,
Злит дураков, а умных забавляет.
Но узнавать себя в ней всем нелестно!
502.
Бог, несомненно, нам необходим,
Он правовые ниши закрывает:
Прощение дарует он одним,
Другим посмертной карой угрожает…
503.
Вся наша жизнь – борений череда,
Из года в год все тяжелее ноша,
Но я готов тащить ее всегда,
И только в смертный час, возможно, брошу…
504.
Быть умным и полезно, и похвально,
Но только до мгновения, пока
Свой ум ты не выпячивал нахально.
А дальше ты глупее дурака…
505.
Противна лесть! Как только мы заметим,
Что льстят другим, готовы осуждать:
Презренье, гнев последуют за этим!
Но лесть себе так трудно распознать…
506.
Когда горячность в споре нарастает
И стать причиной ссоры угрожает,
Есть способ ту угрозу упредить:
Достаточно изящно пошутить…
507.
Гордиться можно похвалой простою,
Она приятна, коль ее достоин.
Когда ж тебя не к месту кто-то хвалит,
Будь осторожен: скоро он ужалит!
508.
Богатым став неправедным путем,
Иной разбойник мается притом:
Кого б ни встретил он, его заранее
Терзает мания подозревания…
509.
Самодовольный хам, тупой невежда
Сонм обвинений высосет из пальца
И на любого выльет грязь, но прежде
Он разыграет честного страдальца!
510.
Как честного легко оклеветать –
Слова-помои так легко родятся!
Пусть лжец не может это доказать,
Но жертве очень трудно отмываться…
511.
Как нам от хама защищаться¬?
Хамить? Ему уподо***¬ся.
Судиться? Это унижаться.
А что, мы разучились¬ драться?
512.
Продолжить¬ род людской стремясь невольно,
Привлечь мужчин все женщины стремятся.
Но в юности им просто быть довольно,
А в зрелости уж надо постаратьс¬я!
513.
Никогда не завидуй тому, кто богат,
Он не знает покоя, вся жизнь – на войне!
От богатства избавиться¬, может, он рад,
Может, совесть его пребывает в огне…
514.
Где бы нас судьбою ни носило,
Города берут нас на излом,
А деревни – матери России
Согревают хлебом и теплом.
515.
Если только есть Господь на свете,
Поклонюсь с одной мольбою - можно?
Пусть нигде не умирают дети –
Господи! Ну, разве это сложно?
Андрей Василец
Спасибо этим людям за то что они есть и за то что они с нами были.
Спасибо за интерес к его личности, к его произведениям, это говорит о том, что жизнь не прожита зря. Он оставил хороший След в жизни, как пишет Андрей Петрович в стихотворении "След": "Белый след от самолета
Не черта, судьба моя!"
С точки зрения вечности,краток век человеческий,
Время города стирает,камни в пепел превращает.
И только слово не стареет,как знамя над веками реет,
В нем есть начало всех начал.оно-корабль и причал!
Не выпрашивай награду,не гонись за похвалой,
Просто делай все,как надо,чтоб доволен был собой.
Вот тогда признают люди:похвалы достоин ты,
И твои по праву будут ордена.почет,цветы!
Певец-как бог:он звуки неба слышит,
Но он -земной,и он поет о ней..
Чем песня задушевнее и тише,
Тем льется дольше и звучит сильней!
Писатель-это тот же архитектор,
Что замок видит в груде кирпичей:
Из сонма слов создаст он образ редкий-
И путь осветит тысяча свечей!
Все в этом мире тленно,как ни жаль,
В прах превратятся город и скрижаль,
Умрет река,рассыплется гора-
Всему приходит смертная пора.
Бессмертно лишь явление одно-
Любви стареть и чахнуть не дано!
Над ней не властны бури и года,
Она всегда свежа и молода!
И будет так,пока влюбленный мир
Не позабудет голос звонких лир,
Пока цветеньем пенятся сады
И щедро дарят всем свои плоды,
Пока в дубравах ландыши цветут
И аромат волшебный издают.
Не потому ль твердим мы вновь и вновь:
Нет счастья выше.чем познать любовь?
Бесценною наградою она
Всему живому на земле дана.
И я в ряду счастливчиков других
Владею этим счастьем для двоих.
Горжусь я достоянием своим:
Я Вас люблю и Вами я любим!
АНДРЕЙ ВАСИЛЕЦ
Но, чую придет мне время такие слова сказать...
Вот, от мамы привет –
Горсть горячей земли
И тюльпанов букет…
В чистом поле росли…
Если б только ты знал,
Как мне плохо без вас,
Как я сильно устал…
Говорю без прикрас…
Я достану кисет…
так вообще великолепно. Я реально расплакался.
Никогда не плыл я по теченью
И путей полегче не искал,
Но свое земное назначение
Чувствую,еще не исчерпал.
Мне,как прежде,снятся самолеты,
Тянет в небо,в горы и в тайгу,
Я без ощущения полета
Жить на этом свете не могу.
Я люблю закаты и рассветы,
Степи,горы,реки и ручьи,
Все несчастья маленькой планеты
Чувствую,как собственно свои.
Для меня бездействие-мученье,
Лучший отдых-маленький привал,
Я свое земное притяженье
Без конца бы преодолевал.
Чтобы было в мире больше песен,
Чтоб сады кипели-все в цвету,
Чтобы равнодушие и плесень
Не губили в людях доброту!
АНДРЕЙ ВАСИЛЕЦ
Святая Русь, навек любима,
До боли в сердце, до слезы,
Как вера ты непобедима,
Чиста, как капелька росы.
Мое пронзительное счастье,
Моя бесслезная печаль,
Мои удачи и напасти,
И эта ширь, и эта даль.
Такой простор – по Божьей воле:
Зимой – бескрайние снега,
А летом – зной над хлебным полем,
И горизонта берега.
А высота – магнит магнитов!
Без этой страсти нет меня,
Как резвый конь, стучу копытом,
Лишь только небо вижу я!
Здесь все мое – от гор до моря,
От света звезд до соловья,
Нет для меня больнее горя,
Чем малая печаль твоя!
Ни силой, ни хулой, ни гнетом
Твое величье не сломить,
Ты – жизнь моя, я – русский родом,
И без России мне не жить!
Андрей Василец
Мне снится отец…
Был скупым он на рассказы –
Разве иногда,
Но в особый этот праздник
Вспоминал всегда.
Разговаривал негромко,
Будто не со мной,
Только руку к сердцу робко
Прижимал порой…
«Много раз за фронт ходили –
Был приказ такой,
Мы с Доватором служили –
Командир лихой!
По тылам глубоким рейдом
Конница идет
И врагам походом этим
Жизни не дает!..
Фриц нам нес и смерть, и беды –
С каждым днем больней,
Только верою в победу
Были мы сильней!
Трижды я один из сотни
Оставался жив –
Так везло… На пулеметы
С шашкою ходил!»
Столько лет отца уж нету,
Только снится мне,
Будто скачет он по свету
На своем коне!
Не один, а с эскадроном
Боевых друзей
Он летит лихим дозором
Посреди степей!
И в лавине той казачьей
Я скачу за ним,
Вместе мы, а это значит –
Он непобедим!
И стучат, стучат копыта
Пулеметам в такт:
Я с отцом иду в атаку
С шашкою на танк!
Сколько раз в него стреляли –
Бог, наверно, спас:
Пуль кило – кисет медалей,
Вот такой баланс…
После фронта агрономом
Был в совхозе он,
Звал бригаду эскадроном –
Женский эскадрон…
Но отец немного пожил –
Вовсе ничего,
Он давно уже моложе
Сына своего…
Андрей Василец
Мы идем, спотыкаясь, дорогой,
Одного только я не пойму:
Мы готовим себя к встрече с Богом,
Но нужна ль эта встреча Ему?
Если мы разномастной толпою
На порог Его храма придем,
Что за радость от нас? Мы с собою
Там, во тьме, ничего не несем!
Если строили мы и любили,
Все останется тем, кто живет.
Если сеяли зло и грешили –
Не прощенное здесь еще жжет!
Но поскольку никто не бессмертен,
Встречи той не дано избежать,
Вы земное житье перемерьте,
Оцените, на честность проверьте,
Ведь за каждым охотились черти,
Коль найдете изъяны – поверьте,
Покаянную душу и в смерти
В небесах будут с честью встречать!
Андрей Василец
Через века, через бури и грозы
С верою в сердце Россия прошла,
Не пошатнули ни горе, ни слезы,
Битва любая была не страшна!
Вера веками тебя защищала,
Меч помогая надежно держать,
Твой вековой пьедестал укрепляла,
Сил придавая набеги сдержать.
Век непутевый, разбойный двадцатый,
В смутное время Россию застал,
В спину удар упредить не смогла ты –
Трещину дал вековой пьедестал…
В трех поколениях нас отлучали,
Рушили храмы, стреляли и жгли –
Веру из наших сердец вычищали,
Но ни разрушить, ни сжечь не смогли.
С верой восстанет из пепла Россия,
Сильной и щедрой ей быть суждено,
Доброй, богатой, родной и красивой,
Крепкой, единой, где все – заодно!
Есть у тебя, дорогая Отчизна,
Сильные духом твои сыновья,
Что на любой неприятельский вызов
Смогут ответить – опора твоя!
Время предательства, подлой наживы
Канет в пучину болезненных лет,
И процветанию альтернативы,
Верю назло злопыхателям, нет!
Душу наполнила новая сила,
Что не боится ни пуль, ни огня:
Я беззаветно поверил в Россию!
Сможешь, Россия, поверить в меня?
Андрей Василец