Этой осенью человек-театр Николай Коляда впервые побывал в Красноярске на фестивале «Норильские сезоны» по приглашению Фонда Михаила Прохорова. И то ли в шутку, то ли всерьез посетовал, что о его театре наша публика теперь будет судить лишь по детским сказкам. Но, впрочем, несколько спектаклей для взрослых он представит здесь уже в июне, на следующих «Норильских сезонах». А знакомством с Колядой-сказочником наши маленькие зрители остались очень довольны.
Сказочник от нужды
С чего вдруг начали сочинять сказки, Николай Владимирович?
Не от хорошей жизни. Мой «Коляда-театр» существует уже семь лет, пять лет назад мы получили первое помещение, и надо было как-то зарабатывать. Театр не бюджетный, частный, работают в нем 62 человека, всем нужно платить зарплату. А детские сказки - очень неплохой приработок, особенно в новогодние праздники. Как говорится, пионер маленький, сопливый, но рубль в кассу несет. (Улыбается.)
Насколько высок спрос?
Играем детские спектакли по выходным два раза в день - и слава богу, на две недели вперед билеты всегда раскуплены. А чтобы не платить авторские отчисления - на всем ведь приходится экономить, - сам сочиняю пьесы по мотивам известных сюжетов. Так у нас в репертуаре появилось несколько спектаклей - «Золушка», «Старик Хоттабыч», «Карлсон вернулся» - вот уже и другие театры берут их к постановке. А к Новому году буду ставить «Царевну-лягушку». Сказку еще не написал, а костюмы для нее уже шьют и билеты продаются. (Смеется.)
Что, на ваш взгляд, главное в спектакле для детей?
Нужно, чтобы ребенку был понятен сюжет. Чтобы сначала ему стало смешно и интересно, потом страшно и чтобы, конечно же, в конце добро победило зло. И самим нужно делать детские спектакли весело и задорно. Знаете, здание нашего театра вообще очень подходит именно для показа детских спектаклей. Памятник деревянного зодчества XIX века, чудом сохранился на тихой улочке в центре Екатеринбурга - такой красивый ажурный домик. В фойе - старинные сундуки, шкафчики, венские стулья, везде вышивка, половики... Дети приходят, все это разглядывают, а потом смотрят какой-нибудь спектакль по мотивам русских сказок, и впечатления от всего увиденного у них соединяются в нечто целостное. И мы обязательно устраиваем игровые программы перед началом представления.
Погружение в сказочную атмосферу?
Да, а после каждого спектакля администратор предлагает детям взять ленточку, завязать ее на дереве рядом с театром и загадать желание - у нас все вокруг в этих ленточках. А еще возле театра стоит маленький домик - «Колядоскоп-театр». В нем сидят два актера с куклами и через прорезь, куда заглядывают дети, дают им по звездочке и предлагают положить ее дома под подушку и загадать желание - оно непременно исполнится! Ребенок счастливый идет домой - что еще надо? Кстати, сказки у нас смотрят не только дети.
Но и их родители?
И причем иногда они приходят смотреть такие спектакли без детей. (Смеется.) У нас есть проект «Суп-театр». Тоже родился из необходимости зарабатывать деньги. Так вот, сначала мы кормим взрослых зрителей борщом (сам его варю), а потом показываем им сказки. Играем с ними как с детьми - им очень нравится. Люди знают, что за купленный билет они не только поедят вкусного борща, но еще и получат положительные эмоции. Чего только не придумаешь, чтобы привлечь народ в театр...
Борьба за выживание
А все еще есть острая необходимость его привлекать?
Странно, да? Несмотря на то что известны далеко за пределами Екатеринбурга, много раз выступали в Москве и за границей (в январе опять поедем во Францию), лауреаты многих фестивалей, но... Никто нам не помогает, никому мы в Екатеринбурге не нужны. Хорошо хоть власти продлили нам аренду еще на пять лет, иначе 1 сентября мы могли оказаться на улице. Правда, это старая избушка-развалюшка, бывшая больница для алкоголиков, и до нас здание целый год стояло без присмотра, отрезанное от всех коммуникаций. Когда его отдали нам, сказали, что нужно 50 миллионов рублей на их восстановление. А на самом деле все обошлось в 200 тысяч рублей плюс взятки. Артисты полтора месяца ремонтировали театр, а я с утра до ночи мотался по кабинетам чиновников, чтобы все утрясти. Здание, конечно, не приспособлено для театра, у нас тесно-претесно. Когда начинается спектакль, за кулисами разговариваем шепотом, отключаем все городские телефоны, потому что каждый звонок будет слышно на сцене. Но спасибо, что вообще есть где работать. Из прежнего здания нас бандиты выгнали, сейчас там ресторан. Мы тогда устроили забастовку, три дня лежали на асфальте. Меня показывали по всем телеканалам, как я сижу за решеткой и что-то кричу - устроили скандал на весь мир. Но ничего не помогло. Жуткая история, я чуть не сдох тогда, не дай бог такое еще раз пережить, даже вспоминать не хочется...
Ваш театр по-прежнему на самоокупаемости?
Он как был частным, принадлежащим лично мне, так и остается. И не скрою, это довольно тяжело - в нашем маленьком зальчике много не заработаешь. Благо я получаю весьма приличные гонорары за спектакли, которые идут по моим пьесам в других театрах, только в «Современнике» сейчас играют по трем из них - «Мурлин Мурло», «Селестина» и «Старая зайчиха». Это 250-300 тысяч рублей в месяц, мог бы жить на них, не тужить. Но надо вкладывать в театр, это моя ответственность. Живется трудно, зарплата у актеров по 7-8 тысяч рублей. В отличие от бюджетного театра мы не можем себе позволить репетировать один спектакль по два-три месяца - нужно очень быстро выпускать премьеры, постоянно предлагать зрителям что-то новое. Хотя было два спектакля, которые я репетировал по полгода.
Какие?
«Гамлета» и «Короля Лира» Шекспира. Но к тому времени мы уже наработали какой-то репертуар, было что играть. А ко мне тогда набежало много актеров, и их необходимо было быстро вовлечь в процесс, приобщить к духу нашего театра. Поэтому первые три месяца в работе над этими спектаклями делали сплошные этюды, каждую репетицию снимали на видео. И это оказалось очень полезно всей труппе - все стали понимать, что за язык в спектакле, почему все строится так, а не иначе. Стали верить, что нужно только так. Это были не репетиции, а скорее занятия по актерскому мастерству.
Классика тоже помогает привлечь внимание публики к театру?
Знаете, когда на афише написано: «Николай Коляда «Птица Феникс» - билеты рублей по 200 со скрипом, но идут. Когда написано: «Шекспир «Ромео и Джульетта» - билеты по 400 рублей расходятся влет. А на спектакли по пьесам моих учеников могут и по 150 рублей не продаться. И мне поневоле приходится об этом задумываться. У нас идут спектакли по Шекспиру и Гоголю, «Трамвай «Желание» Уильямса, сейчас репетирую «Вишневый сад» Чехова.
Зацелованная до смерти классика
Как воспринимаете предложение Кирилла Серебренникова ввести мораторий на постановку Чехова лет на 50?
Если в спектаклях по классике на сцену выходят люди в париках или с приклеенными бородами - конечно, такое в театре уже недопустимо. Когда я два года назад ставил «Женитьбу», мы купили фигуры каслинского литья - Пушкина, Гоголя, Достоевского. Выставили на сцене, актеры их все время поднимали и взасос целовали: «М-м-м, наша духовность, духовность наша!» Вот такая буквальная метафора зацелованной до смерти классики. Но если кому-то удается на основе классического текста вдруг создать что-то новое, отчего текст очищается и его слышишь как будто впервые, - тогда другое дело, тогда можно.
У вас это получается?
Не знаю, хочется надеяться. Во всяком случае, нашему «Ревизору», например, уже шесть лет, и его до сих пор вспоминают везде, где мы его показывали. Хотя, честно говоря, вспоминают по-разному... (Улыбается.) В Благовещенск как-то привезли четыре спектакля, «Ревизора» играли в последний день. Представьте себе отремонтированный театр с белыми колоннами, царскими ложами. А «Ревизор» играется в настоящей грязи! Директору театра стало плохо во время спектакля, «скорую» пришлось вызывать. А когда актеры пошли мыться после показа, грязь засорила канализацию, и мы затопили весь подвал театра. После чего его директор сказала: «Этот театр 500 лет сюда больше не приедет!» Вот привезем летом в Красноярск «Ревизора», может, нас и отсюда потом с позором прогонят. (Смеется.)
Кстати, после «Вишневого сада» все же сделаю большой перерыв в классике, буду ставить свои пьесы и пьесы своих учеников. Надеюсь, мы уже достаточно раскрутились, есть постоянная публика, которая нам доверяет. Люди знают, что можно купить билет на любой наш спектакль и не пожалеть об этом.
С уважением к автору
А почему вы сейчас решили вернуться к своей давней пьесе «Мы едем, едем, едем»?
Знаете, я иногда думаю: почему меня так не любят московские критики? Все из-за этой пьесы. Когда ее в 1996 году поставили в «Современнике», я сидел в зале на премьере, и мне было стыдно поднять глаза - настолько антихудожественно было то, что артисты выдавали на сцене, просто кошмар и бред! У меня ведь там каждая фраза выписана, придуманный театральный язык. А они все говорили своими словами, можете себе представить? Причем главными в тексте для них были выражения вроде: «Пипа суринамская, я тебе щас как дуну, пальцы ног растопырятся!» И очень громко, с надрывом - из уст взрослых людей это звучало грубо, пошло и мерзко. Спектакль шел шесть лет, его посмотрели все критики. Меня по-черному били за эту пьесу, что я пошляк, негодяй, мерзавец. Тот спектакль с тех пор не видел, но думаю, лучше он за все годы своего существования не стал. Поэтому хочу весной поставить у себя эту пьесу, реабилитировать ее, не вымарывая ни одного слова. Хочу показать, как это должно быть на самом деле - больно, грустно, одиноко, горько и вместе с тем смешно.
К слову, сколько держатся спектакли в «Коляда-театре»?
За все пять лет работы снял всего два - и то лишь потому, что они были выпущены в самом начале, в большой спешке и просто уже развалились. Все остальное идет, жалко выкидывать.
Не наигрались?
Не наигрались, да и публика ходит - она решает судьбу спектакля.
Весной на фестивале современной драматургии в Красноярске ваш коллега драматург Михаил Угаров говорил, что никто не знает, как относиться к новому тексту, как сегодня играть современные пьесы. Ваше мнение на этот счет?
Я считаю, что их нужно играть с большим уважением к каждому слову, как будто это классика. И пытаться найти эквивалент тому, что написано автором. Мне некоторые говорят - мол, у тебя в пьесах магнитофонная речь. Ничего подобного - если переставить в моем тексте хоть одно слово, теряется весь смысл, все становится пошлым и гадким. Конечно, я не берусь так утверждать за все свои 98 пьес. Но в десятке лучших из них, за которые мне совсем не стыдно, я попытался создать свой театральный язык. И если артистам лень в это вникать, если они видят в пьесе только матерные слова, и именно они для них становятся главными в тексте, а не какие-то другие смыслы - про любовь, про смерть, про человеческие взаимоотношения, - просто беда. Тогда думаешь - да провались оно пропадом... Наверное, использованием подобных слов я сам себе в свое время очень сильно навредил.
Почему?
Потому что все пьесы у меня сопливые, сентиментальные, про любовь. А когда актеры, задыхаясь от собственной смелости, начинают громко произносить в них матерные слова, - все переворачивается с ног на голову, становится пошлым и гадким. В «Персидской сирени» есть одно такое слово - зачем я его поставил, и сам не знаю. Случайно услышал пятнадцать лет назад, понравилось. Герой в одной сцене говорит героине: «Е***нько». Но когда Жигалов выходит и громко говорит Ахеджаковой это самое слово в огромном зале, мне хочется провалиться от стыда. И всем сразу как-то становится неловко. Пьеса-то вообще о другом - встретились два пожилых человека, у них какие-то разбирательства. Нет, цепляет всех это слово как заноза... Думаю, сам я е***нько, зачем вообще его вставил в текст? (Смеется.) Сейчас, когда из театров звонят с просьбой разрешить постановку по какой-то моей пьесе, сразу говорю: уберите оттуда все матерные слова, чтобы не акцентировать на них внимание.
Особый взгляд
А у вас в театре другие режиссеры ставят?
Нет, а зачем? Опять будет старая песня: «Пойди налево, пойди направо». Но должна же быть какая-то мотивация! Хоть я и говорил много о необходимости зарабатывать, но понятно же, что я беру ту или иную пьесу в репертуар не только ради денег. Скажем, почему взял того же «Короля Лира»? Мне хотелось рассказать про старость, как медленно-медленно уходят из жизни наши родители, бабушки, дедушки. И как мы сами становимся стариками...
В прошлом сезоне вы играли его в Москве на «Золотой маске» - как принимали?
Некоторые уходили - мол, самоделка. Что ж, пусть считают как хотят, а мне кажется, что это особый взгляд. Я сам играю Лира и со стороны свой спектакль не видел - не хочу смотреть его на видео. Но находясь внутри него, чувствую, что в нем что-то есть. 10 апреля, когда мы играли его в Москве, моей маме должно было исполниться 74 года. Она умерла за несколько месяцев до своего дня рождения... А я стоял за кулисами и все время думал только об этом. Как приехал к ней домой в середине февраля, за несколько дней до ее смерти. Уже к машине пошел, чтобы уезжать, а потом вдруг вернулся: «Мама, мы еще увидимся». Она сказала: «Увидимся». Не увиделись... (Закуривает.) А когда на день рождения моей мамы в зале сидел ряд критиков и говорил: «Не так», - что ж, наверное, не так. Не то. Некрасиво. Видел на картинке короля Лира - старик в белом балахоне, волосы развеваются. Можно, наверное, и таким его показать. Но мне это неинтересно. Хотелось сделать «Лира» более современным, приближенным к сегодняшнему дню. У меня есть подружка-артистка, ей 82 года, пенсию ей постоянно приношу. Дома у нее все заставлено лекарствами, там невозможно долго находиться, запах старости - от него все внутри переворачивается... А она смотрит на меня и говорит: «Коля, как я хочу жить. В молодости так не хотела, как сейчас». Про все это как раз разговор в моем «Лире». Не приняли - ну и пусть...
«Я мягкий, как сталь»
В своем отечестве пророка нет?
Да мне плевать. Выкрутимся, выживем, мы непотопляемые. Придет время - все дадут, не надо ходить и просить, это бессмысленно и бесполезно. Надо рассчитывать только на свои силы. Десять моих актеров снимают квартиры, половину стоимости им оплачивает театр, то есть я. Сейчас денег соберем, купим двухкомнатную квартиру - нужно, чтобы у них хоть какой-то угол был, я ж не вечен. А артисты у меня очень хорошие. Например, Василина Маковцева - она из ваших, кстати, краев. Родом из Туруханска, училась в Красноярском училище искусств на отделении музыкальной комедии, потом окончила в Екатеринбурге театральный институт. Пришла в наш театр пять лет назад, поначалу работала буфетчицей. А когда я буфет закрыл, она спросила: «Вам женщины-артистки не нужны?» (Смеется.) Сначала играла у меня в массовке, и вот вырастили свою героиню - играет Бланш Дюбуа, Корделию, сейчас репетирует Раневскую. Но в то же время может выйти в сказке, в эпизоде. Как, впрочем, и все мои артисты. Заслуженный артист России Олег Ягодин утром играет две сказки, вечером - «Гамлета», ему не западло.
А после «Ревизора» может помыть пол в театре?
А что тут такого? Все моют, и я наравне со всеми. Я учу своих актеров завету нашего великого Станиславского - любите театр в себе, а не себя в театре, вот и все. Мне часто говорят - мол, у тебя секта. Что ж, пусть будет секта. Но это секта счастливых людей. Они научились меня понимать с полуслова - и на сцене, и в жизни. Знают, что я их люблю, но при этом я очень требовательный. Я мягкий, как сталь. (Улыбается.) Если вижу, что человек остается несмотря ни на что - на маленькую зарплату, на тяжелый график (а мы играем по 40-50 спектаклей в месяц), на ночные репетиции, - значит, мы одной крови.
Чего не терпите у себя в театре?
Не терплю, когда актеры начинают строить из себя этаких Актер Актерычей: идут по улице, и за километр видно, что они артисты. Не выношу актерскую истеричность и возбудимость. Если замечаю какую-то гниль, этот человек сразу же вылетает из театра - нам такого не надо. А еще ненавижу «звезд». У меня их было несколько, быстро с ними расстался - у нас все равны. Если на то пошло, настоящая звезда в этом театре я - званий и регалий не сосчитать. (Смеется.) Но это не имеет никакого значения - иду и пластаюсь вместе со всеми. Иной раз прихожу утром, вижу - листья лежат около театра, начинаю подметать. Заметит кто-нибудь и укоризненно скажет: «Ну что же вы, Николай Владимирович, неужели некому больше подмести?» Значит, некому. Может, потому и театр хороший, что артисты видят мое отношение к нему и так же поступают.
Досье «ВК»
Николай Коляда, актер, режиссер, драматург
Родился в 1957 г. в селе Пресногорьковка Кустанайской области (Казахстан) в семье работников совхоза. Окончил Свердловское театральное училище, отделение прозы в Литературном институте им. А. М. Горького.
Автор почти ста пьес. Его пьесы переведены более чем на двадцать языков, спектакли по ним поставлены на многих сценах театров Европы, Канады и США. В собственном театре поставил больше двадцати спектаклей. С 1994 г. преподает в Екатеринбургском государственном театральном институте. С 1999 г. - главный редактор журнала «Урал». 4 декабря 2001 г. официально зарегистрировал свое некоммерческое партнерство «Коляда-театр».
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
