О своем детстве, прошедшем в 50-х годах на красноярских улицах Бограда, Горького и проспекте Мира (в те годы — проспекте Сталина), нам рассказал писатель Эдуард Русаков. Мы отправились посмотреть, как выглядят эти дома и дворы сейчас. Но увидели шлагбаумы, заборы, гаражи.
«Мои самые ранние воспоминания связаны с тем временем, когда мы с мамой жили на улице Бограда, 85, в деревянном доме, — рассказал нам писатель. — В двухкомнатной квартире вместе с моей бабушкой, с тётей Шурой и дядей Костей — то есть впятером. Сейчас остался только я, а того дома давно уж нет.
В ту пору (50-е годы) по улице Бограда, от вокзала до электростанции, была протянута железнодорожная ветка. И каждый день по рельсам проносился паровоз с платформой, груженной углем — для этой самой электростанции. И мы, ребята, частенько подкладывали на рельсы монеты, чтобы паровозные колёса их расплющили. И каждый раз машинист, видя наши проказы, высовывался из кабины, грозил нам кулаком и матерился. А мы провожали его дружным смехом».
«На улицах тогдашнего Красноярска частенько попадались всякие экстравагантные персонажи. Это были и цыгане (особенно цыганки, пристававшие к прохожим с предложением погадать), и безногие инвалиды войны на каталках, и так называемая Рая Дурочка, которую пацаны любили дразнить и доводить до слёз.
Запомнился мне и странный тип по кличке Доцент, который носил одновременно два галстука — обычный и бабочку — и любил произносить заумные монологи на философские темы».
«Меня потряс один трагический случай, произошедший в те же годы на перекрестке улиц Горького и Бограда, — вспоминает Эдуард Русаков. — Рабочий, спустившийся в канализационный люк, задохнулся там от газов — и умер. Я был среди обступивших люк прохожих и видел, как беднягу вытаскивали, и слышал, как врач скорой помощи сказал: „Всё кончено“».
«Гулять по вечерним улицам было небезопасно. Однажды, когда мы с мамой уже жили в своей комнате — в коммунальной квартире, в кирпичном пятиэтажном доме на углу улиц Сталина (ныне проспект Мира) и улицы Горького, — мы как-то возвращались от бабушки домой.
И на углу Бограда и Горького нас остановили три здоровенных парня. Они потребовали отдать им деньги, но мама сказала: „У нас нет денег“. „Тогда давай часы!“ — потребовали грабители. „А у нас и часов нет“, — сказала мама. „Ну... сымай с пальца кольцо!“ — злобно сказал вожак. „И кольца нет, — сказала мама, протягивая руки. — И серёжек нет... Ничего нет. Только сын вот есть. Но он маленький, зачем он вам?“
Грабители выругались матом и махнули на нас рукой, но, уже уходя, обернулись и потребовали, чтобы мы стояли на месте, пока они не дойдут до угла улицы Декабристов. Что ж, мы стояли. Мама плакала, а я дрожал от страха. Обошлось».
«Помню, мы с пацанами часто бегали на берег Енисея, играли „в войну“. Никто не хотел быть „немцем“, до драк доходило. Во дворах мы часто играли в футбол, качались на качелях. Были в нашем дворе (том, что на улице Горького, между Мира и Ленина) и „гигантские шаги“, и песочница. Самые боевые ребята иногда организовывали походы в соседние дворы и улицы — и устраивали драки „улица на улицу“.
Пацаны обычно играли в „пристенок“ и в „чику“ на деньги. Мне однажды случайно свинцовой битой разбили голову. На мой крик прибежала мама и отвела меня в неотложку, которая находилась рядом — в здании, где до революции был архиерейский дом. Да, тот самый дом, где сейчас храм и епархия, а во дворе красуется памятник святому Луке (хирургу Войно-Ясенецкому)».
«Я учился в 10-й школе, и за все десять лет никто из учителей ни разу не сказал нам, что в этом здании в годы войны располагался госпиталь, где работал замечательный хирург Войно-Ясенецкий. Учителя наверняка об этом знали, но — помалкивали — ведь святой Лука был репрессирован. А сейчас там мемориальная доска и музей, посвящённый этому человеку.
Кстати, и за шесть лет обучения в мединституте (здание на углу улиц Маркса и Декабристов) нам тоже никто ни разу не заикнулся про Войно-Ясенецкого, хотя среди наших учебников была и его монография „Очерки гнойной хирургии“, за которую он получил Сталинскую премию.
Да, такое вот было парадоксальное время. Одна рука наказывала, другая давала премию. Но всё это мне довелось узнать уже спустя годы после окончания школы и вуза».
«Ещё часто вспоминаю, как в школьные годы мы любили спускаться в бомбоубежище, которое было (а может, и сейчас есть?) под нашим домом. Там были нары для отдыха, водопровод и прочие удобства. Такие бомбоубежища в годы холодной войны были устроены — на всякий случай! — под всеми крупными зданиями города. И под административными зданиями, разумеется, тоже.
Помню также, что часто мы с друзьями ходили к часовне на Караульной горе. А бабушка нередко водила меня в церковь на углу улиц Сурикова и Мира — в 50-е годы церковь была действующая. При Хрущёве ее закрыли, и там долгие годы были мастерские художников и выставочный зал. Ну а сейчас, как известно, там снова храм. Вот такая у нас карусельная история».
Хотите узнать, как жилось в других районах Красноярска в прежние годы? Читайте наши репортажи из романтической Николаевки, когда-то молодого Комсомольского городка или суровых окрестностей КрасТЭЦ.
Эдуард Русаков, член Союза российских писателей, специально для интернет-газеты Newslab
