Человек-подушка и другие пьесы, Мартин МакДонах

Имя драматурга Мартина МакДонаха более-менее широко зазвучало в среде потребителей культуры после того, как сей уважаемый товарищ снял кино «Залечь на дно в Брюгге». Вернее, это здесь оно зазвучало «более-менее» — на Западе его имя произвело нешуточный фурор в англоязычном театре ещё в 1996-м году, с его дебютной пьесой «Королева красоты». С тех пор едва ли не каждая из его пьес номинировалась на театральную премию «Тони» как лучшая новая пьеса года (вернее, четыре из семи опубликованных — ровно те самые четыре, что опубликованы в данном сборнике), и многие специалисты называют его едва ли не главным современным драматургом. За что такие почести человеку, опубликовавшему свою первую пьесу в 28 лет — попробуем разобраться.

Первое же, чем пьесы МакДонаха цепляют читателя почти мгновенно и почти насмерть — это филигранные, отточенные до каких-то смертоносных блеска и остроты диалоги. Великий американец Дэвид Мамет писал свои диалоги под метроном, и МакДонах явно (и успешно) стремится достичь такой же безостановочной четкости и ритмичности. Следить за разговорами его персонажей захватывающе примерно настолько же, как и за шариком в матче невероятно быстрых игроков в пинг-понг. Впрочем, безумная энергетика пьес МакДонаха достигается не только тем, КАК здесь говорят, но и тем, о ЧЁМ.

МакДонах не стесняется лезть в мрачное и жуткое. Скажем, в дебютной «Королеве красоты» речь шла о сорокалетней женщине, практически похороненной заживо в своём доме в ирландской глуши, где ей приходится ухаживать за выживающей из ума матерью, а в «Лейтенанте с острова Инишмор» и вовсе устраивается форменная кровавая баня, и всё из-за одного единственного кота. При этом МакДонах не столько нагнетает беспросветной чернухи, сколько обладает на удивление лютым, чернейшим чувством юмора — он не смакует, он насмехается. Причём делает это так безжалостно и так точно, что повествование остаётся достаточно смешным даже тогда, когда оно уже давно перешло ту грань, за которой у зрителя/читателя начинается серьёзный дискомфорт от степени лютости происходящего.

ДЖЕЙМС. Что-то случилось, Падрайк?
ПАДРАЙК. Моему коту плохо, Джеймс. Для меня это самое дорогое существо во Вселенной.
ДЖЕЙМС. А что с ним?
ПАДРАЙК. Не знаю ещё. Он отказывается от пищи.
ДЖЕЙМС. По-моему, нет смысла убиваться. Он всего лишь отказывается от еды. У него, вероятно, стригущий лишай.
ПАДРАЙК. Стригущий лишай? А это серьёзно?
ДЖЕЙМС. Да нет, ерунда. Надо купить в аптеке пилюли от лишая, вдавить их в кусочек сыра и дать коту. Запаха пилюль коты не любят, но если замаскировать их в сыре, он скушает их и даже не заметит подмены. Он будет здоров как бык через день или два, максимум три. Главное, не переборщить с дозой. Надо внимательно прочесть инструкцию.
ПАДРАЙК. Откуда ты все это знаешь? Про лишай.
ДЖЕЙМС. У меня дома живет мой любимый котик, которого я люблю больше всего на свете. У него такое же было месяц назад.
ПАДРАЙК. Да? Невозможно представить, что у наркодилеров есть коты.
ДЖЕЙМС. Наркодилеры — такие же люди, как и все остальные, Падрайк.
ПАДРАЙК. И как его зовут?
ДЖЕЙМС. А?
ПАДРАЙК. Как его зовут?
ДЖЕЙМС. А, Доминик. (Пауза). Я клянусь тебе, Падрайк, что больше не буду продавать наркотики детям. Клянусь сердцем Доминика. Это святая клятва, Падрайк, для меня нет ничего более святого, чем Доминик.
ПАДРАЙК. (Пауза) Ты, что же, шутишь со мной, Джеймс?
ДЖЕЙМС. Нет, я не шучу. Это слишком серьезные вещи.

Падрайк подходит к Джеймсу и бритвой срезает верёвку, на которой тот висит. Джеймс сокрушительно, как груда камней, сваливается на пол, пытается встать, еле-еле удерживаясь на своих окровавленных ногах. Падрайк прячет пистолеты в кобуру.

ПАДРАЙК. Как твои пальчики?
ДЖЕЙМС. Превосходно, Падрайк.
ПАДРАЙК. Правда, теперь ты чувствуешь себя иначе? Ты как будто заслужил теперь право носить эти ноги. Такое ощущение.
ДЖЕЙМС. О, да. И руки тоже.
ПАДРАЙК. Есть деньги доехать до больницы? Тут автобусы ходят?
ДЖЕЙМС. Нету.

Падрайк даёт сконфуженному Джеймсу мелочь.

ПАДРАЙК. Надо, чтобы они осмотрели твои раны. Не дай бог, заражение крови!
ДЖЕЙМС. Как приятно, что ты обо мне заботишься.
ПАДРАЙК. Ну ладно, я полетел в графство Гэлуэй к своему котику.

Падрайк уходит.

ДЖЕЙМС. (кричит) Я тебе желаю, чтобы твой кот встретил тебя здоровым, веселым и с улыбкой на лице, Падрайк!

Пауза. Где-то далеко хлопает дверь.

(плача) А ещё лучше, чтобы он к тому времени сдох, и его зарыли глубоко в землю, как последнюю собаку!

Затемнение.

(На случай, если из отрывка не очень ясно — этот диалог разворачивался между человеком с опасной бритвой и наркодилером, которого человек с бритвой пытал, подвесив вверх ногами на верёвке.)

Основная штука с МакДонахом вот в чём — свои мрачнейшие истории он пишет вовсе не для того, чтобы в очередной раз сказать людям «Смотрите, люди, вот такое вы, в сущности, говно». Он жесток и жёсток, да — но он не циник и не мизантроп. Он как раз и говорит о том, как это страшно — когда последние крохи добра погибают из-за многолетней привычки к повседневному склочничеству, когда человек в состоянии озлобиться настолько, что готов приставить ружье к голове ближайшего родственника. Более того — он чётко понимает, что делает, выписывая пьесы с беспросветным насилием; об этом говорится в самой последней и самой, пожалуй, мощной пьесе «Человек-подушка», абсурдистской истории о тяжёлой ответственности автора за каждое высказанное им слово. Интересно, то, что после «Человека-подушки» МакДонах не написал больше ни единой пьесы (хотя и сочинил и поставил два кинофильма — один короткометражный, другой побольше) — это совпадение или нет?