Иногда выходит так, что написанный взрослым человеком текст оказывается куда наивнее, чем дети, которым он предназначен. Так, будучи выброшенными из культурно-временного пласта, некоторые хорошие сказки ощутимо теряют в привлекательности для своей маленькой, но сообразительной аудитории; родители недоумевают, а ведь всё очевидно — контекст уже не тот. Примеров можно вспомнить с десяток и, разумеется, гайдаровская повесть о двух малолетних сорванцах и их мамаше, которые в неурочный день отправились на другой конец СССР в гости к папаше — из их числа. Премьерный спектакль Красноярского театра кукол в постановке Александра Стависского напоминает попытку всучить ребенку «полезную» книгу из дальнего угла книжной полки и сразу же упорхнуть по своим делам — пусть разбирается сам, а, на худой конец, просто картинки посмотрит; благо, они там великолепные.
Феномен параллельного прочтения, характерный для большинства современных детских постановок, в случае с «Чуком и Геком» тоже ощутим: вероятно, не каждый родитель задумается о том, что проторчавший бесконечное количество лет у Синих гор отец может быть вовсе не романтическим геологом, однако отважный командир бронепоезда, который неутомимо ждет приказа Ворошилова, чтобы открыть огонь по врагу, вызовет усмешки даже кое у кого из детей. Вообще, все эти бронепоезда, красные комиссары и малопонятные имена с малопонятными расшифровками (Чук — «чудесная коммуна», ну не прелесть ли?), которые проговариваются мимоходом, но отчего-то торжественно, а потом — страшные (по сути, конечно, анахронические, но по факту выцепляющие из культурного багажа школьников конкретные символы угрозы) сны одного из ребят, где маршируют черные свастики — это такая героика, которая снимается с произведения как кожура с мандарина.
За вычетом кожуры обнаруживается, что повесть фактически лишена сюжетной интриги — дети с мамой собрались, поехали куда-то, приехали и, с небольшой заминкой, встретили папу. Беды половина, однако спектакль еще более пуст, нежели первоисточник, поскольку в него не попали многочисленные бытовые сюжеты, сопровождавшие персонажей в этом перемещении из точки А в точку Б. Да, есть какие-то кондукторы, почтальоны и ямщики, но сочные и бойкие братские перепалки, активное, крайне комичное их взаимодействие с увиденным, с матерью, друг с другом в инсценировку не попали; их место заняла сновиденческая мистика да абстрактный мороз за окном, который обещает сыновьям устроить свидание с отцом. Это определяет общую атмосферу спектакля — преувеличенно лиричную, не слишком веселую и как бы глубокомысленную, где московская квартира по настроению никак не отличается от домика посреди тайги.
Зато саму идею движения спектакль эксплуатирует мастерски. Подвижная декорация, вращаясь, демонстрирует публике мгновенно сменяющиеся кукольные чудеса: то настоящий крохотный поезд, ползущий по заснеженной степи, то небольшую избушку, то выкатывающий из полумрака паровоз с алой звездой на дымовой коробке.... Перемещения — и внешние, и внутренние, здесь происходят постоянно; пожалуй, именно метаморфозы такого толка заключают в себе как единственный источник восторга, так и единственный аргумент в пользу этой постановки.
