Цикл небольших зарисовок от автора из Архангельска Аглаи Морозовой. Город, сны, математика, женщины и прочие странности.
Лечу
(зарисовка)
Кран плевался. Изрыгал ржавчину и ещё хрен знает что. Мазут, может? Вода не лилась, она выблёвывалась натужно в раковину, пачкала её. Я стоял и заворожено глядел на это действо. Я ничего не хотел, я просто пришёл умыться. Ну да, в четыре часа утра. Приснился плохой сон.
Приснился плохой сон, я не кричал, я всего лишь проснулся и сразу понял, что это сон. Пошёл попить воды на кухню, но во всех чайниках, банках и кувшинах — сушь. Даже гриб сохнет на дне, не шевелится. От этой суши будто всё стянуло: глаза притянуло к ушам, руки — к ногам... Вот я и решил сполоснуть лицо. А из крана такая бяка. И в ванне дохлая птица. Чёрт те что. И это — сон.
Приснился плохой сон. Снова с птицей. Мне все снятся живыми. Даже мёртвые снятся живыми, и только птицы — мёртвыми. Они вполне могут что-то говорить, а потом глядишь — подохли. И я просыпаюсь.
Протираю сухими руками лицо. Наверное, всё же, надо сходить умыться.
В ванной комнате чисто и светло, никаких птиц. Открываю кран, оттуда прозрачная вода, нормальная. Набираю её в лодочки ладоней, подношу к лицу и опрокидываю на него брызгами...
Разжимаю глаза, а перед ними вместо ладоней — перья. И в зеркале вместо меня — птица. Дохлая. Разверзнутый клюв, полуощипанная тушка и кровь-кровь-кровь...
Это уже не смешно. Встаю, ноги — в тапочки. «Просто плохой сон» — повторяю несколько раз.
Я научился читать во сне. В первом сне птичей кровью на зеркале было выведено: «Время лечиться. Лечиться лучшим лекарством — временем. Было бы оно не просроченным...»
Ну, кого ты лечишь? Какое время? Уже столько его прошло, и всё зря. Надо смыть с себя всё это... И твои перья. Вода промывает раны, впитывает в себя боль. Вода поглощает что угодно, растворяет в себе. Вода поможет от жажды до тебя. От отравления тобой. И я, купаясь по макушку в её нежности, уже не помню, что ты там написала перед смертью... «Я умею летать, словно птица»? «Теперь у меня есть крылья»? «Я лечу»? Но это не твои слова, это слова воды. Она вылечит.
Кран плюётся.
Городомор
(зарисовка)
«Наш город у моря
Рождается в пене
Каждое утро...»
Эти строчки, плод бездушных стараний местного поэта, написаны выцветшей краской на деревянном щите, знаменовавшем культурную область пляжа. Но щит покрылся кракелюрами, местный поэт — забвением (и не жалко), а всё остальное: веранды, скамеечки и танцплощадка — загажены и опустошены. То есть, они испачканы людским присутствием, но вместе с тем избавлены от главной грязи — самих людей.
Ты ходишь сюда один. Ты не веришь в эту чушь про «каждое утро». Ведь знаешь истинное положение дел.
Обычно ты не видишь, где встаёт солнце. В то время ты спишь, даже когда уже проснулся. И не успеваешь заметить, как вылезло оно из-за многоэтажек, как запачкало своими лучами, точнее, помыло светом, обнажив истинную грязь, твой город.
Специально просыпаешься раньше, чтобы поймать восход. И вот, только ещё темень тёмная — и сразу утро, раскрашенное серым городом и золотым солнцем.
Ты никогда не видел восхода. И поэтому не уверен, что утро является именно тем, чем принято ему быть. У тебя на его счёт своё мнение.
Но закат ты видишь каждый день. Солнце всегда опускается в море, в его холодную воду, как яйцо, чтобы легче чистилось. Потом подземные поедатели светил, прежде чем погрузить свои чумазые клыки в солнечную мякоть, без труда соскабливают золотую скорлупу и раскидывают по недрам, так происходит уже очень давно, от сотворения первого солнца, даже некоторая скорлупа поднялась вместе со слоями пород и была обнаружена людьми, названа золотом и вставлена во многие рты. У тебя тоже есть золотая коронка, поэтому в правдивости этой версии тебе сомневаться не приходится. Ты каждый день наблюдаешь за садящимся солнцем, слышишь, как растёт тень у тебя за спиной. Твоя, и твоего города.
Он не рождается из пены, это миф. Город просто каждый вечер безнадёжно выбрасывается в море, и каждое утро море выкидывает его, мёртвого, обратно, на берег. Где чайки, харкая словно вороны, ковыряют его утопленнический труп в поисках лакомств. И находят, как это ни странно.
От города не осталось и следа
(зарисовка)
От города не осталось и следа. Городу две тысячи лет. Нынче в городе, от которого ничего не осталось, живут пара ребятишек и пес. Одного из них зовут Джим, насчет остальных все молчат.
Звездам следовало бы зажигаться всегда. Днем хватит и одной, а ночью уж пожалуйте — все до одной, без одной — дневной.
Никто не знает, какая память у звезд. А ведь они забывают зажигаться. Поэтому иногда жителям города ничего не остается, кроме как лежать на дне котлована, либо еще, бывает, они бродят наощупь, а пес — наобнюх, тут уж кто как умеет.
И вот тогда налетают страхи, сбивают с ног...
От города ничего не осталось, да, это так. Все, что есть — кукольные домики, набитые старыми стертыми механическими куколками. Они не знают, что делают. Но отчего-то все время действуют, пока не кончится завод. У них наверно есть план...
7:00 дзынь-и-еще-чуть-чуть-поспать-немного, 7:10 встал, 7:15 умылся-оделся, 7:20 кофе и газета, сигарету выкурить не забыть, 7:30 вклиниться в общий поток... И так далее до обеда, а потом и после обеда, вернуться, тапочки и светящийся экран, раз в полгода обязательно генерально помыть домики.
Когда звезды забывают зажигаться, этот не существующий кукольный театр становится заметен, так и липнет к глазам. Пара ребятишек и пес, одного из троих зовут Джим, — единственные жители города — питают страх в такие моменты, но потом стараются ничего не помнить.
Потому что кроме бесконечного спектакля у них ничего нет. Куклы уверены, что это они дают жизнь паре ребятишек и псу. Быть может, это и так. Но гордиться тут нечего. Потому что вне подозрений в городе пульсирует один важный нюанс.
Весь этот город, с его смердящими наростами, слепыми домами, механической и блудной «жизнью» сейчас несут на своих спинах пара ребятишек и пес, кто-то из них зовется Джим, не дают сгинуть во грехе. Балансируют вовсю.
И больше всего боятся они (не спрашивайте у меня их имена, но один из них Джим, это точно) стать подобными, да что там подобными, самими старыми стертыми куклами. У них есть для этого все основания: и основания бояться, и основания стать.
Но и тогда в городе, ему две тысячи лет, все изменится ровно на ничего.
1300 Вт
(зарисовка)
Тринадцать лампочек. Каждая в своем картонном коробке, таком без дна и крышки... Их несет в целлофановом пакете девочка. Кругом глубокие лужи, грязь, лед, сугробы... Она пробирается вдоль стен домов, и то впереди, то сзади нее летят оземь острые сосульки, и проносятся с грохотом глыбы льда с крыш. Девочка с глазами непонятного цвета, но понятного всем выражения испуга. Радостная весна шумит и сносит все на своем пути. Шутница подминает под свой бурливый поток судьбы, обнажает, подтаивая снег, огрехи... Буквально в небе висит напряженно застывшая улыбка предвкушения экстаза... Щебет и хохот знаменуют череду новых грядущих потерь...
Девочка бережно, только бы не разбить, несет эти злополучные лампочки, всем из которых суждено однажды перегореть или быть разбитыми, но сейчас пока тринадцать вольфрамовых нитей свежи и нетронуты, дрожат себе и мечтают дарить свет.
И каждая из стеклянных соседок полагает, что она одна такая в этом мире, ведь за картонными перегородками не видно соперниц. А все они одного номинала мощности, ровно по сотке, со стандартным цоколем. Все они дружно прислушиваются к окружающим грохотаниям и то и дело взбрякивают: «Боже ж мой, что творится!»
А творится весна... Такая весна, которая бывает, когда ты еще никому ничего не должен, девочке открыт весь мир, повернут к ней навстречу всеми своими углами и тем нелепым штырем, торчащим из земли, о который девочка запинается, роняет пакет...
«Девочки... девочки... что случилось?.. девочки... — забренчали лампочки — Ой, осколки... Какой ужас...»
И вот пакет снова подхвачен девочкой и несется... несется с ней домой, прочь от этого весеннего оглушающего безумия, от которого хочется скрыться, которого нет желания понимать, принимать, познавать на себе...
«Ну вот, лампочки разбила» — всхлипывает девочка, но внимательно сквозь набежавшие слезы смотрит под ноги и крепко держит пакет в руке...
***
«Семь? А было тринадцать...» — это уже дома, мама девочки. Тонкая ниточка губ, вопрос «сильно ушиблась?» Не дождавшись ответа уходит на кухню.
Девочка пробирается на цыпочках в комнату, зажав в руке одну из уцелевших лампочек, вкручивает ее в торшер, зажигает его, забирается с ногами в кресло, открывает в книгу... и уносится прочь от гремящего лживого весеннего беспредела...
А потом лампочка перегорела.
Что в пакете?
(зарисовка)
По улицам бродят усталые женщины.
Все одинаковые.
С чем-то шарообразным в плотных черных целлофановых пакетах.
Кто прижимает к груди свой пакет, кто брезгливо несет на расстоянии вытянутой руки.
У каждой выражение лица, как у заплаканного вора, теплокровного убийцы. Это их роднит.
Они не замечают друг друга.
Это их разреживает.
Пейзаж из другого фильма. Семейного. Или начала триллера.
Женщины наложены на него, как хаотичные траектории насекомых на радиоуправлении.
Тем страшнее хаотичность, когда она продуманна заранее, выверена, согласована в высшей инстанции. Существование высшей инстанции уже не вызывает сомнений, поскольку потолок в миллиметре от твоей макушки. Это и приземляет несколько, потому что, судя по крику, звону стеклотары и жужжанию сверла, там все точно так же, как и у нас. Отрезвляет.
Да уж, кто теперь верит в хаос? Как будто это важно, что там у них в пакетах, когда ты — точно такое же существо... Разрываешь свой пакет, оттуда выкатывается кочан капусты.
— Ну что, довольна? Узнала? Но было ли это тем же самым, там внутри? И кто даст гарантию, что у них в пакетах не отрубленные головы?
Зачем носить с собой отрубленные головы? Этот вопрос кажется состоянием сжатой пружины, которая сейчас отстрельнет тебя на периферию, туда, где хаос не так упорядочен, потолок уже достаточно высоко, и ты не знаешь ответов. Совсем. И даже вопросов не задаешь.
Кубик
(из разряда женских романтических)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Все мы герои романов.
Написанных и ненаписанных.
Кажется, что страдаем, а на самом деле
невидимый Автор, морщась, вычеркивает
целые главы жизни.
(Андрей Столяров, «Ворон»)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Я никогда не умела собирать кубик Рубика. Само его существование вызывает у меня неприятные чувства. Ибо кого может обрадовать осознание собственной глупости? Да, я знаю, существуют алгоритмы сборки. Возможно, я даже смогу их просчитать... Но не хочу! Не хочу я видеть этот странный кубик!
Однако же, он преследует меня. Весь мир — этот самый кубик. Стоит наладить что-то одно в cвоей жизни — испортится другое. Все замешано на собирании кубика. И ты не знаешь: то ли ты его собираешь, то ли он тебя.
Хватит об этом!
Поворот!
Купидон там, или кто? Он стреляет в сердце. Видимо, из арбалета. И еще в голову — контрольный. И эта стрела сейчас торчит из моего виска. Мешает ходить, вертеть головой. Все время рискую что-то смахнуть, разбить-сломать. Но это не самое страшное. Самое страшное — неизвестность. И я кричу этому пухлощекому (он ведь именно так выглядит?) снайперу любви: «Имя! Ты забыл! Забыл сказать, в кого я влюбилась!»
Поворот!
Что вы удивляетесь? Мы здесь все такие. На душе то же, что и снаружи. Потому что дышим влажной пылью, потому что живем в грязном льду... Так мы и чувствуем, через запачканную призму. И одиночества пытаются узнать друг друга, наощупь, замерзшими пальцами. Но пальцы немеют, хотят спрятаться в привычный карман, если перчаток нет. Потому что холод обжигает. Впрочем, об этом я уже говорила когда-то...
Поворот!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Когда это имеет смысл, это верно
(Из лекции Постникова Б.М.)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
А стрела по-прежнему торчит из виска. Я из-за нее не могу проникнуть в некоторые узкие проемы. «Что это еще за хрень?» — задаю я вопрос, как будто мне это интересно. «Это не хрень. Это любовь. Лю-бо-фь» — отвечает (кто? вертящий кубик? мой внутренний голос? твой внутренний голос?) Ага, конечно. Что, я не знаю, что ли, что это — не любовь?
Это я должна сама найти. Добиться, запыхаться, но найти... Любовь.
Поворот!
Будь моя воля, я бы вообще не говорила словами. Если бы мы могли общаться так! Есть простенький пример. Частный случай пересекающихся прямых — совпадающие прямые. Совпадающие прямые — частный случай параллельных прямых. Параллельные прямые не пересекаются (в границах мира). А теперь надо вернуться в начало примера и почувствовать, куда могут завести слова. Даже если там все непонятно, но все равно, этот бред вселяет в меня надежду: если ты с кем-то совпадаешь, то уже будет не важно, что вы не пересекаетесь.
Поворот!
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
... Потому что все всегда заканчивается хорошо... или нет.
(Фраза героя сериала Scrubs)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Это ужасно, когда твое настроение зависит от чьих-то слов. Или чьих-то не слов. Когда все говорят, говорят, говорят... А именно тот, кто надо, — молчит.
Поворот!
Увидела на улице двух пожилых людей, идущих сплетя пальцы. Подумала: если бы кто-то другой собирал кубик, была бы хоть малейшая возможность того, чтобы мы оказались вместе? Хоть чуть-чуть, может? И опять появляется ответ, который на самом деле ни на что не отвечает: «Либо да, либо нет». Именно так. Либо — да, либо — нет.
Поворот!
Если бы я могла достаточно громко плакать-кричать, ты бы услышал: «Хватит пороть всякую чушь! Одному! Самому с собой... Лучше позвони... Лучше — в дверь...»
