.JPG)
«Выбрал реанимацию, потому что всегда тянуло на экстрим»: история Владимира Мацкевича, врача-анестезиолога, заведующего отделением анестезиологии-реанимации № 4 краевой клинической больницы.
Ожоговая травма считается одной из самых опасных и сложных. Пережившие её проходят школу жизни, которой нет равных. Уже больше 15 лет Владимир Мацкевич возглавляет отделение, куда попадают с самыми тяжелыми ожогами. Коллеги называют его врачом с передовой, которому хоть сейчас на фронт: «Советская закалка — ничем не испугаешь».
— Меня воспитывала матушка, причем, воспитывала достаточно жестко. А вообще у меня было два учителя — мама и улица деревенская. Было это в Тасеево (село в Красноярском крае). После мединститута я вернулся в родной район и там три года отработал верой и правдой, — Владимир Адамович охотно рассказывает про свою жизнь, широко улыбается. — В районе работал педиатром — по этой специальности я закончил мединститут в Красноярске. А анестезиологию впервые почувствовал в интернатуре, которую проходил в первой детской городской больнице. Там начиналась реанимация, и там я научился многим вещам. Потом, когда оказался в деревне, немало было ситуаций с тяжело больными детьми, которые без активной экстренной помощи погибли бы. И погибали некоторые, потому что привозили агонирующих (умирающих — прим. ред.) зимой в 50-градусный мороз прямо в санях.
Вот помню случай. Год был примерно 1984-й, лютая зима, я дежурю с доктором. Мы оба молодые, зеленые, уже темно, и привозят 8-месячного ребенка, у которого дыхательная недостаточность. Он теряет сознание и начинает умирать. У нас не было оборудования, и мы дышали изо рта в рот, каждый по полчаса, не меньше, но он все-таки умирает. Пошли делать снимок уже умершему, а там милиарный туберкулез с двух сторон. Проходит час, мы только начали приходить в себя, заполнять бумаги, открывается дверь, заносят следующего! Судороги, кома, остановка сердца, и мы опять дышим. Снова погибает, делаем снимок — на этот раз чисто. Но назавтра вскрытие — и у ребенка обнаруживается туберкулезный менингит!
Вот говорят, снаряд в одну воронку не падает. Иногда падает. Одним словом, нанюхался там пороху, но деревенская работа была очень хорошей школой.
Спустя три года вернулся в Красноярск в ординатуру по педиатрии. Когда она заканчивалась, профессор Рапопорт (Жан Жозефович Рапопорт — основатель научной педиатрической школы в Красноярске — прим. ред.) собрал всех ординаторов и спросил, кто где хочет работать. Был откровенный разговор, и я сказал, что давно мечтаю о реанимации. Почему реанимация, объяснить сложно. Наверное, меня тянуло на экстрим. Есть люди, которые любят прыгать с парашютом, а я — когда удается спасти тяжеленного ребенка — ликую! Понимаете — 60 процентов ожогов, а он взял и выжил.
Хотя неизвестно, на самом деле, какая доля участия там наша, какая — высших сил. Это всегда мистика. Сначала пытался в неё вникнуть, а потом решил, что не буду.
.JPG)
Ожоги вообще не прогнозируются. Бывает, что человек своими ногами приходит, а через неделю-другую возьмет и погибнет. А бывает — приносят умирающего, а он выживает. И не знаешь, где благодаря, а где вопреки. Я никогда не даю родственникам прогнозы, единственное, что могу гарантировать — мы сделаем всё, что сможем.
Так вот, после ординатуры меня отправили в реанимацию в краевую детскую больницу. Там только-только зарождалась эта служба, только корпус начали осваивать, но очень скоро мы уже летали в районы. Я особенно много летал, и в тот раз полетел в Ванавару (поселок в Эвенкийском районе края — прим. ред.). Вызывали срочно — женщина села в родах, сломала шею ребенку. А за полчаса до этого второй доктор уехал на вызов с аппаратом искусственной вентиляции легких, и я полетел с голыми руками.
Прилетаю — девочка, шеи нет, вколоченная. Я заинтубировал и мешочком дышал с вечера до утра, меняя руки. Утром едем в аэропорт на «Ниве», я всё дышу, помню только, как сугробы над нами нависают. Садимся в самолет — я дышу. Начинаем взлетать — судороги, я добавляю вентиляции, все нормально, дышу дальше. Долетели, позвонил, меня встретили с аппаратом и только тогда переключили ребенка.
После этих суток приехал домой, на адреналине поел, выпил и спать. А утром жена говорит, что как-то спал я неспокойно, руки всё сжимались-разжимались. Ещё бы! Сутки почти дышал за девчонку. Семья, кстати, из Новосибирска была. Мама студентка иняза. Через два года оказался в Новосибирске и думаю, дай, наберу. Позвали в гости, приезжаю и вижу эту девочку 2,5 лет, которая говорит на двух языках, на пианино уже что-то играет. Дети прощают многое, и она свою маму простила, хотя риски были огромные...
Сейчас мой рабочий день в качестве заведующего состоит из того, что я приезжаю в отделение примерно в 7:15 утра, смотрю информацию о состоянии пациентов в электронных историях, общаюсь с дежурными, потом провожу покроватный обход. Смотрю карту, как каждый болел за сутки, какие лекарства получает, как реагирует. Оцениваю, кого можно переводить в команду выздоравливающих, а кто болеет последний день, и надо готовиться к этому и, самое главное, готовить родственников, что в принципе невозможно.
Далее с ожоговыми хирургами составляем план перевязок. В перевязочной я присутствую всегда. Мне важно видеть раны, наблюдать изменения. Если делали операцию, наблюдаю результаты операции. Оцениваю, как пациент переносит наркоз.
Ожоговая болезнь изматывает очень сильно, она забирает из организма все резервы. Наркозы исчисляются десятками, каждая перевязка — наркоз. У нас рекорд 385 дней только в реанимации. Женщина год-два назад полезла под вагон. 85 процентов ожогов было. Так она мужественно прошла всё. Это очень жесткий тест — через боль, через ампутации, через наркозы человек должен захотеть жить.
Была у нас девочка 9-ти лет, зашла в лужу, куда упал провод поездной 27 тысяч вольт. Привезли — ноги уголь, пришлось ампутировать обе. А она с 4-х лет занималась танцами. Но в итоге не сдалась, закончила школу, поступила в институт, на гитаре научилась играть, песни сочиняла, собирала народ даже на концерты. И однажды пришла к нам на протезах в штанах модных и говорит: «Смотрите — стыков-то почти не видно!». Радовалась девчонка жизни, боролась, но не все так могут, некоторые сдаются.
«Нейрохирургия — это тонкая работа»: история Владимира Кувеко, врача-нейрохирурга, заведующего нейрохирургическим отделением Красноярской межрайонной клинической больницы скорой медицинской помощи имени Н.С. Карповича (БСМП).
Нейрохирургия — одна из сложнейших специальностей, связанная с оперативным лечением заболеваний нервной системы, включая головной мозг, спинной мозг и периферическую нервную систему.
У нас в семье врачей никогда не было. Не знаю даже, что послужило поводом идти в медицину, но с самого детства мне нравилось возиться с таблетками, лекарствами. Если ехали куда-то, то дорожную аптечку собирал только я. Может, сказалось то, что много болел, привык к лекарствам и врачам. Сейчас я просто не представляю себя в какой-то другой сфере.
— После школы я поступил в Канское медучилище. Затем меня, 20-летнего парня, распределили заведующим фельдшерско-акушерским пунктом в село, где я родился и вырос. Всех там знал, отношение ко мне было хорошее. В те годы был случай, когда пришлось принимать роды прямо на дому, и эта была самая серьезная моя манипуляция после училища. В остальном же работа шла спокойно. В итоге там я проработал 1,5 года, а затем меня перевели в Центральную районную больницу, где я задержался ещё на 6 месяцев. По истечении этих двух лет фельдшерской практики поступил в Красноярский мединститут и пока учился, работал медбратом в БСМП. В итоге так вышло, что как устроился в 1985 году, так здесь и остался.
В нейрохирургическое отделение я попал спустя три года. Здесь мне нравилось всё: персонал, операции, больные. К тому же еще со времён студенчества и моей работы в качестве медбрата врачи заметили меня и постоянно приглашали ассистировать в операционную. Я видел, какие операции выполняются, оценивал объем хирургического вмешательства, знал, что нужно делать. После окончания университета я пришел работать в отделение и влился достаточно быстро и легко. Очень скоро мне доверили мелкие операции.
Нейрохирургия — это тонкая работа, и тем она мне и нравится. Всегда любил что-то под микроскопом изучать. Да и к тому же звучит как престижно — врач-нейрохирург! А если серьезно, то всегда привлекали заболевания этой сферы как сложные и интересные. В нейрохирургии чуть ли не каждый случай особенный. Всегда есть, над чем подумать.
Борьба за жизнь пациента — это не просто красивое выражение. Каждому больному действительно хочется помочь выкарабкаться. Бывает чувство смятения, когда что-то не получается, но каждая операция — это, так или иначе, импульс, желание работать дальше. Так сложилось, что наше отделение принимает довольно много пациентов, ведущих асоциальный образ жизни. Мы лечим черепно-мозговые травмы, а они, как правило, причиняются в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Вот и результат. Но какие бы пациенты не оказывались у нас в отделении и на операционном столе, отношение ко всем равное.
Раньше, когда я только начинал работать в нейрохирургии, в основном поступали пациенты с черепно-мозговыми травмами, остеохондрозом, и было минимум опухолей головного и спинного мозга. Такие операции были раз в неделю или ещё реже. Сейчас же онкология выросла настолько, что мы оперируем опухоли практически каждый день. Это связано с экологией, питанием, образом жизни. Но зато технически мы сейчас на две головы выше. Раньше у нас в руках были только молоточек да скальпель. Мы думали головой, а теперь очень много технологий в помощь. В БСМП в высшей степени оснащенная операционная, намного проще работать, а вот заболевания стали серьезней, больные — сложнее.
На работу я приезжаю очень рано. В 6:30 я уже на месте, начинаются ежедневные обходы, коррекция лечения, контроль работы отделения, проверка документации. Тяжелых больных у нас всегда очень много, потому что последствия черепно-мозговой травмы тяжелые. За каждым пациентом еще долго нужно следить.
К слову, заведовать отделением я никогда не стремился, но как-то оно само по себе так складывалось. В общей сложности у меня 35 лет медстажа, из которых 13 лет — работа в качестве заведующего. А за какие заслуги ещё студентом меня приметили уже опытные хирурги, до сих пор не знаю. Возможно, помогло трудолюбие. В студенческие годы было трудно. Сама по себе учеба в мединституте — это непросто, да к тому же денег не хватало. Тем не менее, я поставил перед собой цель и шёл к ней.
Цель проекта «Профессия — ВРАЧ» — повысить уровень доверия пациентов к медработникам, а также престиж профессии и медицины в целом. Вы можете узнать больше историй о профессионалах этого нелегкого, но благородного дела на сайте professiya-vrach.ru.
Кристина Иванова специально для интернет-газеты Newslab.ru
