Все не могу успокоиться по поводу моего любимого автора последних трех месяцев — Аглаи Морозовой (г. Архангельск). Сегодня три маленьких рассказа.
Ночное
Внезапно просыпаешься ночью, дыша, как будто в горле застряла Вселенная, и понимаешь, что рядом лежит совершенно чужой человек. Лежит и так по-хозяйски обнимает тебя...
Но он смотрит другие сны, совершенно другие. И с виду такой же, как и ты, только это кажется лишь. И из всего общего у вас только поводок с ошейниками на обоих концах.
И ты выходишь на балкон, такой маленький побег из дома. Маленький лживый побег, после которого всегда возвращаешься.
Продрогнув немного, забираешься обратно под одеяло. Его не хватает, дергаешь на себя, злишься даже. И решаешь уйти.
Уйти? Куда? У тебя из своего только компьютер и пылесос. И ты ухмыляешься, представляя себя, одиноко стоящую посреди дороги с компьютером, торчащим из рюкзака, и пылесосом в правой руке.
Все-таки, когда уходишь, надо все оставлять. Потому что предаешь — ты.
Только бы выпал снег! Скорей бы уже выпал этот чертов снег!
Кто кого для кого выдумал? Не спросил, так, как топором, вырубил: на, получи то, что просил. И что случилось? Сюжеты закончились. Повторяй судьбу чужую вечно, пока не намолишься. Вынимай из души все и на песок высыпь, а потом смотри, как корчатся псевдоангелы-псевдодемоны. Тупым и чистым надо быть. Тупым и чистым. Всех встречать улыбкой и накрытым столом. Тогда не только другие, ты сам себя полюбишь.
Но не для тебя это, ты бежишь оттуда. Зачем эти шумы? Ты устала, ты молчишь, не поешь больше. Ты по граблям шагаешь, у тебя даже есть дырочки на ноге под грабельные лезвия. Нога приспособилась, а лоб нет. Ирония всего лишь. Ирония,насмешка.
Поспеши, а то не успеешь ведь!
«Поспешишь — людей насмешишь!» — о, я знаю, чьи это слова! Это он не хочет, чтобы мы спешили жить, успевали любить до того момента, когда все закончится. «Разбить зеркало — к несчастью!» — тоже его слова... Разбивайте зеркала, бейте их с силой, вдесятеро большей своей, пусть Земля полнится серебряным звоном и кровью от сбитых рук.
А иначе зеркало сначала сияет, а потом пылится, покрывается копотью, тускнеет... И ты говоришь, ну вот посмотри, кто я? А это и не ты, это — зеркало.
Где-то тут была записка. Написано что-то важное. Очень важное. Самое важное. Красной яркой капиллярной ручкой, крупно, печатными буквами...
А, вот. «Разбуди меня!»
Агрегатное
На что рассчитана полость в твоем сердце? Да-да, та самая, которая стонет в плохую погоду, вздыхает, когда ты в одиночестве.
Чем заполнить, чтобы не чуять ее совсем?
Надо подобрать что-то подходящее по размеру, но что и как?
Пробуешь и пробуешь всю жизнь...
Сначала хватаешь что ни попадя, и жадно хватаешь, с силой. Это все твердые тела, не подходят по размеру, но ты затаскиваешь их, разрывая стенки, докладываешь меньшими предметами, чтобы не дул этот сердечный сквозняк... Но раз не подходит, то выглядит угловато, да и болит.
Ты приобретаешь какой-никакой опыт и житейскую мудрость... И пускаешь туда газ. Он быстро заполняет все пространство, и не больно, и заткнута дыра, но... однажды газ выветривается... Оказывается, там не герметично было...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь, то одно, то другое, то жидкость зальешь, а она булькает, то решаешь так и оставить — да невыносимо...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь... Пока не найдешь кусок сердца. Ровно-ровно по размеру подходящий. Как там и был.
Отступив от Тебя
Говорят, Земля круглая... Говорят, края земли не существует... Но крайности так притягательны, что люди всегда отправляются их искать. Изгои, романтики, искатели новых истин — вот предки нынешних жителей севера. Ссыльные и неугодные испокон веку селились в столь неприглядных местах, в которых ясно ощущаешь «ты на краю земли».
Ты на краю земли, когда, стоя по колено в мягком мху, видишь впереди лишь однородно-желтоватую болотную растительность, покрытую черным узором потерявших уже листву карликовых березок, а выше линии горизонта лишь серое неровное небо... И ты достоверно знаешь: сколько не иди туда, никакого жилья там нет... Ни одного живого человека! Чем не край земли?
Это страшно. И вместе с тем — спокойно. Карликовые березы пусть царапают, но они сухи, по сравнению с топью, и упруги. Лежишь на них и смотришь в небо — и все, больше тебе ничего не надо, только мысли в голове совершают свой неспешный променад. Воспоминания — это все, что у тебя есть. Потому что эта граница — не та, за которой что-то иное, а та, за которой ничего. Или нет, не ничего, но иное порядка ничего. Похоже на смерть, на черную дыру. Прошлое и настоящее. А будущее что? Похоже еще и на жизнь. Воспоминания сначала неторопливы, потом им надоедает медлить и они обретают нарастающую скорость, ты уже даже слышишь эффект Доплера, и вот в какой-то момент громкость достигает своего предела и воспоминания выродились в точку — твое настоящее, а потом в миг исчезла и эта точка.
Ты просыпаешься, хотя и не помнишь, что когда-то засыпал. И с ухмылкой, самому себе, чтоб доказать несерьезность сна, говоришь: «Нет, болото — это не то, надо море».
Почему? Может, опять воспоминания виноваты. Воспоминания об одиночестве, и о тумане зимой, об ощущении счастья в почти вымороженном теле. Стокгольмский синдром заложника холода. Туман такой, что ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И вот куда идешь, скребя скованными инеем ресницами о закрытую черноту неба, к реке, к глыбам льда. Под ногами хорошо знакомый лед, но вокруг черно, прерывается мутным туманом. Похоже на смерть, на черную дыру. Прошлое и настоящее. А будущее что? Похоже еще и на жизнь. Вот она — граница. Арктика. Дальше некуда.
«Все ясно» — не устаешь ухмыляться сам себе. Иронизируешь над своей любовью к одиночеству, иронизируешь даже над своими достоинствами... А недостатки и так превратили тебя в отрицательного персонажа собственной книги.
К морю так к морю. Пригородные поезда — идеальный транспорт. Можно особо не задумываться над маршрутом, можно особо не растрачивать себя на разговор с попутчиком. Места хватит любому одиночеству.
Доезжаешь до какой-то крупной деревни. Деревня так и осталась поморской. Пятнадцатый век, если не раньше. Солеварни — черные бревна очерчивают карьер. Колокольни — огромные, до небес, тоже черные. Иночество. Погода чудесная и солнечная (фраза как из школьного сочинения), но древность, витающая в воздухе едва заметным эфиром, уже успела пропитать через все поры и тебя. Тревожно и спокойно одновременно. Опять. И воспоминания теперь более древние, что не удивительно. Становится понятно, что это привал перед путем до границы. И в этот привал надо вспомнить все, с самого начала, от сотворения мира, чтобы ничего не забыть взять с собой.
Невозможно больше терпеть это спокойствие. Значит, пора. Древний хвойный исполинский, как и колокольни, лес разрезает железнодорожный шрам. Тебе — туда. Это мысль заерзала, просчитала, направила. Без твоего участия.
Если подсноровиться, то по шпалам можно идти даже сквозь сон. Если уставиться в землю, то процесс завораживает не хуже горения огня. Хотя нет, с горением ничто не сравнится.
Опять воспоминания — непрошенные гости, только теперь они робки и забелены паутинкой мыслей, о том, что впереди.
А впереди хлынул дождь. В этой простой фразе «хлынул дождь» не передать всего смысла события. Это не просто моросящие капли. Это очищение густым потоком, насквозь, через все тело. Такое очищение необходимо, ты понимаешь умом, что туда, куда ты идешь, грязь не возьмут, а она налипла на тебя, коростой вросла так, что ты даже не отличаешь ее от своей собственной кожи и кричишь обидчиво «больно же!», ее защищая. Очищение необходимо, но оно выматывает. А ты среди леса и не на своем пути, а поезда. И где тебе скрыться от непогоды? Но мыслей, вроде «ну и зачем я так?», нет и в помине, как и нет той прежней внутренней насмешки в себя. Это все дождь, он избавил от предубеждений. Но ты реверсуешь мысли и видишь, вот оно: «... не на своем пути, а поезда»!
Резко сворачиваешь налево, на Север. И теперь только понимаешь, что железная дорога вела тебя домой. Но домой ты не хочешь, не любишь возвращаться. Теперь, в поисках полянки посуше в продрогшем хвойном лесу мысль только одна — о еде. О хлебе насущном, насыщающем. А дождь и не думал успокоиться. Кружась среди деревьев, неожиданно выходишь на песчаный пляж. И вот оно — море. А ты даже не успел подготовиться к встрече с ним.
Как будто в доказательство, что все в мире не подвластно тебе одному, неподалеку, у кромки леса видишь небольшой черный домик, явно самостоятельно срубленный. Смотришь в небо, спрашиваешь у него: туда? Как будто оно ответит что-нибудь.
Подходишь к крыльцу, этакий мокрый гость, стучишься, спрашиваешь: «Можно?», однако, не получилось, горло высохло, отвыкнув от разговора.
Но на стук откликнулись. Дверь открыл человек. «Проходи» — сказал и удалился вглубь.
Ты заходишь, помявшись немного у порога, начинаешь переодеваться и развешивать потяжелевшую и потемневшую от воды одежду на печь. В рюкзаке тоже влажно, но все-таки штаны и свитер оказались по сравнению суше.
«Чифирчику? Будешь?» — появился вновь из своей глуби человек. И ты наконец-то говоришь робко: «Здрасьте...»
Вы сидите вдвоем за простым деревянным столом, молча, пьете из побитых эмалированных кружек все-таки чай, но очень крепкий. Ты разглядываешь его лицо и руки. На вид ему лет пятьдесят, и, если рисовать его, он похож на дерево. То же, что и сосны здесь в лесу. Что он здесь делает один в лесу? Почему вообще он один? Он отсидевший? Татуировки... Но что на них — в сумеречном свете не видно. Это не опасно? Ты откусываешь кусок черного хлеба и не решаешься задать эти вопросы вслух.
«Я буду спать тут, а ты иди в горницу» — «Спасибо» Вот и весь диалог. Засыпаешь в состоянии иллюзии абсолютного покоя.
Наутро все те же сумерки. Будто не было ночи. Шею немного ломит, но это кажется мелочью. Выходишь к морю.
Море — это какая-то особая субстанция. Небо превратилось в густые клубы и нависает над черной водой. Есть в этом какая-то зловещая красота, она притягивает с такой силой, что оторваться самостоятельно ты не можешь и не хочешь. Это море уже поглотило тебя, и тяжелые черные воды сомкнулись над головой...
Кто-то касается твоего плеча... Ты, очнувшись, замечаешь, что стоишь на песке, а волны равнодушно выбрасывают пену к твоим ногам.
«Отвезешь меня туда?» — не с надеждой, а как-то угрюмо и твердо спрашиваешь ты. «Нет, не на чем», — отвечает он и уходит. Позже ты узнаешь, что с той стороны дома под брезентом сокрыта лодка в идеальном состоянии. А сейчас ты с тоской думаешь «Ну, почему?» и остаешься на берегу для поиска красивых камешков. Ну, раз нет лодки... Такое смирение приходит за однообразным занятием. Раз нет лодки, значит, мне никак туда не попасть...
«Пора домой, наверно...» — решаешь ты и ищешь глазами свое пристанище, чтобы собрать вещи, попрощаться с хозяином и дойти через лес до железной дороги, чтобы потом идти по ней до дома, а дома...
И тут ты, подошедши к избе, замечаешь небольшую горку, скрытую брезентом...
Вбегаешь в дом: «Почему, почему ты меня не пустил туда? Я... у тебя есть лодка!»
Но, посмотрев в его глаза, осекаешься. Вот так на тебя смотрит сама Боль. Вечная и чистая. Неумолимо подминающая под себя все слова и чаяния. Он выдавливает из себя: «Тебе не надо туда. Еще не время. Туда берут не просто так. Это надо в какой-то мере заслужить, хотя заслужить — это просто слово, и оно не то...»
Ты смотришь на человека, а он все говорит и говорит. А боль начинает медленно съедать окружающее пространство, поглощать во тьму. Но это не твоя боль, хоть ты и плачешь, и эти слезы обжигают и без того горячий натопленный воздух и жестокий северный ветер, который ты не ощущаешь, но чувствуешь.
Практически задыхаясь, но, не сумев вдохнуть, хватаешь уже собранные не тобой, им, твои вещи и выскакиваешь из избы, как из горящей, бежишь в лес, падаешь на пушистый мох и рыдаешь, рыдаешь, хотя даже и не понимаешь — отчего.
После этого путешествия, дома, ты снова — обычный человек. Такой же, как раньше, такой же, как все. Только ты понимаешь, что невозможно улыбаться до предела и быть счастливым до конца. Абсолютно счастливым. Такому не бывать на земле, грешной по определению. И ты знаешь, что для любого пути есть свое время и своя дорога. Но нет попутчиков. И даже находясь среди друзей на шумном празднике, ты знаешь, где ты на самом деле. Ты по колено в топи. Но, поднимаешь одну ногу, шагаешь, погружаясь снова в топь, другую ногу... И так, пока не дойдешь туда, куда привел твой путь Его неисповедимый путь.
Болото: где-то в районе н.п. Талаги.
Река: Северная Двина близ мыса Пур-Наволок.
Деревня: Нёнокса
Железнодорожные пути: между н.п. Нёнокса и Солза
Море: Белое море
Аглая Морозова
