Пока в Театре оперы и балета, предчувствуя народную смуту по Модесту Мусоргскому, призывно и слегка православно позвякивали бриллиантовые колокола, неподалеку театр Николая Коляды давал другого «Бориса Годунова» — буйного, вакхически несдержанного, азартного. На сцене Академии музыки и театра рубили головы матрешкам, избивали ногами плюшевых медведей, бросались в стены сырым куриным мясом, а над всем этим карнавальным безумием поблескивал дискотечный шар — держава в руке детоубийцы, сгорбившегося под весом шапки Мономаха.
Говорят, что некоторые блестящие режиссерские решения Коляды были на самом деле продиктованы пространственными и финансовыми ограничениями театра; так, например, артисты в его спектаклях традиционно появляются на сцене не из-за кулис, а через центральный вход (потому что в Екатеринбурге кулис никаких нет и в помине). Конкретно в случае с «Годуновым» этот ход представляется просто гениальным: сквозь приоткрытые двери под музыку и грохот, в клочьях тумана врывается, закручивается в водовороте народный поток — ряженные, оборванные, горбатые, вооруженные вилами и половыми ковриками с изображениями святых — и так же уходит через эти двери, словно всасывается в сливное отверстие. После каждого такого народоявления пространство спектакля идет вширь, раздается по размашистой спирали, и вот уже трещат стены и потолок, не в силах упаковать в себе беспощадный русский дух. Пушкинский текст в этой стихии обретает особенную силу; актуализируется, как сказали бы иные деятели современной драматургии — но без всякой необходимости в переписывании.
Все участники площадного карнавального действа юродивы по определению, даже свои размалеванные физиономии они прячут в пестрых авоськах; на лице Гришки Отрепьева начертана скоморошья улыбка, царская мантия Годунова увешана разноцветными висюльками наподобие новогодней елки. Обыденные действия приобретают в их исполнении аллегорический характер потешных ритуалов; так, «отворивший народу житницы» Годунов набивает мясом пустые матрешки, лже-Димитрий с видимым удовольствием выкручивает из светильников горящие лампочки, бояре перед встречей с монархом напяливают полотняные «бороды»-полотенца, «блудница» Марина Мнишек распаляет своего избранника с искусством записной кокотки. Они одновременно и до дрожи страшны, и уморительно потешны — как царь Борис откровенно нелеп и при этом убийственно серьезен в сцене, где он репетирует приветственную речь для бояр и митрополита. Герои, изрекая умные и проникновенные речи, балансируют на гребне народной волны, которая вот-вот накроет их, закутает в погребальные саваны, утянет на дно,— но политический триллер это, высокая драма или шутовская комедия, сразу и не скажешь.
Неудивительно, что после просмотра кажется, что этот «Борис Годунов» по духу куда ближе к первоисточнику, чем его оперные собратья.
Евгений Мельников,
фото: Алёна Аракчеева
