Строго говоря, этой рецензии здесь быть не должно, потому что описанного в ней спектакля может вовсе не случиться, а даже если он и случится, то наверняка с некоторыми изменениями. Тем не менее, премьера есть премьера: на заключительном этапе фестиваля «Драма. Новый код» «пушкинцы» сыграли «Доказательство обратного» по пьесе швейцарского драматурга Оливье Кькьяри в постановке Олега Рыбкина — актуальное политическое высказывание, сопряженное с заточенным до остроты детективным сюжетом: по-европейски холодное, эмоционально сдержанное и беспощадное к современникам.
Лучшая из возможных метафор была любезно предложена зрителю ещё в программке к спектаклю: разноцветный кубик-рубик в ловких пальцах невидимого престидижитатора. Пьеса действительно напоминает головоломку, сочиненную прежде всего ради самой себя, а уже потом — во имя некого авторского монолога. Представьте себе небольшую альпийскую деревеньку, населенную тихими и незлобивыми обывателями; как-то раз ночью туда наведывается банда Чужих, во что бы то ни стало желающих разобраться с одним из аборигенов по имени Тео. Центральный персонаж, которого здесь называют не иначе как Субъект (Данил Коновалов), знаком с искомым человеком, поэтому рано или поздно головорезы постучат в его дверь. Условия задачки размываются, от разнящихся исходных данных разбегаются в разные стороны гипотетические линейки событий. Как быстро сарафанное радио донесет Субъекту тревожную весть? Чего больше достанет в соседях — храбрости или подлости?
Режиссер крайне эффектно и фактически на пальцах объясняет, как информационная пропаганда выворачивает человеческое сознание наизнанку. Если персонаж живет ближе к въезду в деревню, то при любых раскладах получит пулю в голову, если у выезда из деревни — то успеет вооружиться и дать бандитам отпор. Но центр метафорического поселка — это всегда поле борьбы между сторонними точками зрения: одни шепчут в ухо — сдайся и спаси нас всех, другие убеждают — нет, стой насмерть за друга, одни кричат — тот, кого ты защищаешь — негодяй, другие рыдают — тот, кого ты решил сдать с потрохами — святой человек. Симпатичная соседка справа, заглянувшая к тебе на пару минут раньше остальных, прочувственно расскажет о невиновности потенциальной жертвы, и ты упадешь перед ней на колени и раскаешься в злых мыслях; но если первым зайдет её ревнивый, мстительный любовник, то ты сам возьмешь Тео за шкирку и вручишь бандитам. В атмосфере всеобщих недоговорок (а ведь всем есть, что скрывать, и все хотят разделить эту ответственность с тобой!) слабовольный Субъект утрачивает ориентацию в пространстве ценностей, а вместе с ней — веру в такие вещи как любовь и дружба. Будучи раскручен повсеместными манипуляциями до состояния бешеной юлы и замешан в чужом вранье по уши, честный обыватель вынужден покрывать шантажистов, изменников, насильников и еще бог знает кого; так что же произойдет с этим человеком, когда Тео наконец окажется на его пороге и будет умолять о помощи?
Пространство спектакля оцифровано и оригинально опосредовано; каждый из драматических сюжетов предваряет сюжет новостной: по сцене расставлены высокие пюпитры с телеэкранами, по которым то и дело транслируются выпуски Al Jazeera, Russia Today, Fox News и прочих откровенно заидеологизированных телеканалов. Этими экранами от зрительного зала укрыты артисты — большую часть времени можно наблюдать только выражения их лиц, но иногда они появляются на авансцене, чтобы разыграть перед публикой и Субъектом небольшую сценку человеческих страстей. Помимо того, что описанное является вполне отчетливым жестом в сторону постдраматического театра, возникает другая ассоциация — с намеренно схематичным, глухим и жестоким миром триеровских фильмов, где лучшей декорацией является взбудораженное происходящими событиями воображение реципиента. Впрочем, для Триера с его мрачной страстностью в постановке не хватает насилия — психологического и брутально физического (хотя движения в этом направлении есть и еще какие), а для постдраматики не хватает отстраненности, возведенной в абсолют — все-таки артисты находятся здесь, а не в другой комнате, все-таки, они играют характеры, а не позиционируют авторские идеи.
Основной недостаток этой на редкость своевременной и технически завораживающей работы проистекает из всех вышеописанных качеств — совершенная её бесчувственность и даже циничность. Когда пьеса — игра с лабораторными пробирками, а режиссура — игра с пьесой, когда детективный сюжет — только прикрытие для гуманистического высказывания (лишенного притом пафоса), созерцать происходящее получается лишь с предельным, почти вселенским спокойствием. Внешние силы тусуют истины как крапленые карты, пробуют то один стимул, то другой, чтобы побудить нас действовать поперек совести; негодовать здесь бессмысленно, надеяться на то, что обманут других, но не тебя — наивно, сочинять идеальное средство для борьбы — бесперспективно. Остается только спрятаться под подушку и никому никогда не открывать дверь; за таким выводом идти в театр как-то немного грустно.
фото: vk.com/sibdrama
