Ладно, сразу о главном — «Синекдоха, Нью-Йорк» Чарли Кауфмана, скрывающаяся в нашем прокате под партизанским названием «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — фантастическая, фантастическая совершенно. Причём таким удивительным образом, что я прямо даже не знаю, как о ней разговаривать теперь.
Так вышло, что имя Кауфмана-сценариста оказалось в первую очередь связано с такой интеллектуальной эквилибристикой — фильмы по его сценариям вечно жонглировали реальностями и вымыслами, воспоминаниями и идеями, жанровыми приёмами и фантастическими изобретениями. Причём сам процесс жонглирования зачастую был важен ничуть не меньше, чем само содержание фильма. И в этом плане поразительно, насколько Кауфман в своём первом режиссерском заплыве, без участия своих постоянных соратников (Спайк Джонзи, Мишель Гондри), оказывается серьёзнее, весомее, просто мощнее. «Синекдоха» действует примерно так же, как по-настоящему великий роман — ты читаешь, и видишь одновременно и блестяще прорисованный сюжет, и выпуклых персонажей, и какой-то большой слой подо всем этим, и ещё один слой под этим, и все эти невероятные глубины приводят в какой-то бесконечный восторг и захватывают дух. Здесь правда столько всего, в каждой сцене, в каждой фразе, что с первого раза фильм просто не помещается в голову. С него правда выходишь с бешеными глазами и диким сожалением, что нет возможности вот прямо сейчас ринуться назад и посмотреть ещё раз — чтобы впитывать, впитывать, впитывать.
У Кауфмана тут, с одной стороны, привычное наслоение реальностей — главный герой, театральный режиссер Кэйден Котар (замечательный Филлип Сеймур Хоффман) начинает ставить грандиозную пьесу, в основе которой его собственная жизнь; и ставит её буквально до самого конца жизни. Понятно, что в какой-то момент пьеса туго переплетается с реальностью; в ней появляются двойники реальных людей, между реальными людьми и их театральными двойниками завязываются разные отношения, всё перекручивается чёрт знает как, и вскоре уже никто, ни герои, ни мы (разве что сам Кауфман, хитрец) не в состоянии понять, где у нас что. Причём весь этот многоуровневый лабиринт вроде не очень-то желает раскрывать сложностей своего устройства, но в то же время и нешуточно затягивает одновременно.
Основные посылы Кауфмана, в общем, понятны. Он говорит о том, что каждый из нас — драматург собственной жизни; и что зачастую наши, так скажем, творческие мотивы касательно этой немаленькой пьесы бывают не совсем те, которыми бы следовало руководствоваться. О том, как опасно уходить слишком вглубь себя — Кэйден тут так зациклен на своём болезненном одиночестве, что не замечает целую череду тёплых, живых женщин, оказывающихся с ним рядом не потому, что так надо, а потому, что им этого хотелось; он так переживает из-за того, что когда-то умрёт, что, в сущности, забывает жить. Но, говоря всё это, Кауфман тут же подкидывает зрителю новые вопросы. Если бояться умереть — не годится, то как тогда? Если ты сам — драматург, то кто же тогда режиссер? И там таких вот смысловых перевертышей — ну, не весь фильм, врать не буду, но полфильма точно. Причём работает это примерно так — глядя на то, как всё разворачивается, не сильно-то и хочется допытываться абсолютно до ВСЕГО, что автор тут имел в виду. Хочется просто сидеть и смотреть, как всё на экране переплетается, бесконечно.
Ещё буду смотреть, это точно. И писать, возможно, ещё буду. Просто это правда великолепное совершенно кино.
С.М.
