Чёрный человек пытается выбраться из экрана, швыряет за кулисы копьё, перекатывается по сцене и застывает в причудливых позах на постаменте или над вентилятором, пока по экрану за его спиной бегут нарисованные облака или разгуливает меланхоличная корова, заинтересованно заглядывающая в зал. В городе — новый моноспектакль Петра Мамонова «Дед Пётр и зайцы».
«А где он ещё снимался, кроме „Острова“?» — спрашивает за моей спиной одного из красноярских организаторов показа спектакля Петра Мамонова «Дед Пётр и зайцы» невидимая мне девушка, и в голосе её звучит искреннее звонкое любопытство. Не зря, значит, сам Мамонов шутит в середине спектакля — песен старых не просите, и если кто на «Остров-2» пришёл, тоже извините; восемь лет прошло с премьеры фильма Павла Лунгина, а восприятие артиста ни капли не изменилось. Отвечаю девушке запоздало — в «Игле» Рашида Нугманова, в «Такси-блюз» Павла Лунгина, в легендарной «Анне Карамазофф» Рустама Хамдамова, в «Шапито-шоу» Сергея Лобана. И ещё состоял в удивительном музыкальном коллективе «Звуки Му» — сейчас, наверное, невозможно объяснить, какое сокрушительное впечатление производил лет двадцать пять назад театрализовано-эксцентричный блюз-рок «Звуков Му», когда они появлялись на фоне преувеличенно-жизнерадостной и пластмассовой советской эстрады 80-х и поэтически-серьёзного в своём антисоветском пафосе русского рока.
Важно понимать, что Мамонов, выходящий на сцену с «Дедом Петром» — это именно Мамонов «Звуков му», а не Мамонов «Острова»; ломаный, гипнотически-странный, непостижимый. Генезис «Деда» восходит к последней пластинке, записанной Мамоновым под вывеской «Звуков Му» (хотя абсолютно всё на ней было исполнено им самостоятельно) — альбому девятилетней давности «Сказки братьев Гримм», на котором он отрешённым шаманским баритоном пересказывал своими словами восемь сказок братьев Гримм под сведенные до совсем уж обнажённого аскетизма закольцованные блюзовые риффы. Собственно, первая половина спектакля — это «Сказки братьев Гримм» и есть, исполняемые строго по порядку и практически целиком (за кадром остался только «Старый Кринкранк», самый длинный и заупокойно-неспокойный номер). Затем Мамонов переодевается в блестящий костюм с вышивкой, берёт в руки гитару и переходит в режим условного творческого вечера — поёт песни, читает стихи, травит байки.
При этом, несмотря на кажущуюся неловкость конструкции, соединяющей две столь разных половинки, в спектакле действует своя внутренняя логика. Во-первых, само устройство представления — сначала знакомые сюжеты пересказываются под намеренно скудный видеоряд, на котором Мамонов аккомпанирует сам себе на немногочисленных инструментах, потом начинается костюмированное пение — в целом воспринимается несколько попроще обнажённого минимализма предыдущего сдвоенного спектакля артиста, «Мыши + Зелёненький». А во-вторых, слова, которыми Мамонов открывает «Деда Петра» — «Я родился», из собственной версии «Мальчика-с-пальчика»; с таким заходом любое повествование автоматически превращается в историю одной конкретной жизни.
И зайцы, которых дед Пётр собирает по одному в свою лодку — это воспоминания, неважно уже, какие; свои, чужие, выдуманные, сказочные. Всё равнозначно в этом гипнотизирующем своим бесконечным монотонным повторением круговороте человеческой жизни — мальчик-с-пальчик, потерявшийся в лесу, пустая гостиница в зимнем Крыму, выход рабочих с завода, решивший умереть подземный человечек, волосы твои на ветру в открытом окне такси. В самом финале, уже перед закрывшимся за его спиной занавесом, Мамонов поёт две последние песни — одна от лица школьника, а вторая про стариков. Закат встречается с рассветом, как в «Рыбке Поньо» другого великого старца Хаяо Миядзаки, где детсад и дом престарелых разделялись обычным заборчиком. Круг замыкается, жизнь продолжается, всё идёт по плану. Басист медленно улетает в остановившееся ночное небо на фотокарточке на экране, но у нас всё равно большая радость — появился ёж.
Сергей Мезенов, фото Богдана Богданова
«Дед Петр и зайцы» Петра Мамонова: рецензия Евгения Мельникова
